Происходит, произошел, произойдет взрыв.

Так в фантастическом романе Чайны Мьевиля «Последние дни Нового Парижа» описывается действие С‑бомбы — сверхъестественного устройства, созданного сюрреалистами из движения Сопротивления, чтобы выпустить на улицы оккупированного нацистами Парижа манифов — мыслеобразы, в буквальном смысле сошедшие с полотен художников-авангардистов. Раз сдетонировав, бомба постоянно пребывает в состоянии одновременно длящегося и уже завершенного действия. От нее невозможно отделаться, ее действие вязкое — именно так описывает сущность гиперобъектов наподобие ядерного оружия, нефти или глобального потепления Тимоти Мортон в книге «Гиперобъекты»¹. Гиперобъект невозможно охватить взглядом, его нельзя собрать в некий «пучок качеств», который позволит его уверенно обозревать — но избавиться от его воздействия мы тоже не можем. Вы можете быть ковид-диссидентом, но не можете игнорировать присутствие людей в масках на улице или необходимость держать социальную дистанцию — в конце концов, даже если вы сами не настроены держаться на расстоянии от других людей, власть гиперобъекта-пандемии такова, что вы рано или поздно будете вынуждены дистанцию соблюдать.

Рискну предположить, однако, что гиперобъект не только вязок, то есть прилипчив настолько, что мы не можем избавиться от его эффектов; он еще и скрывается от внимания. Если зона поражения С‑бомбы в романе Мьевиля прикрыта вихрем манифов, которые уничтожают все на своем пути, то атомная бомба скрывается за облаком технической терминологии, описанием ее воздействия на окружающую среду, впечатляющими кадрами с растущим ядерным грибом и так далее. Поддаваясь иллюзорной власти бомбы, мы уподобляемся «атомным» туристам, которые специально приезжали в Лас-Вегас, чтобы полюбоваться видом ядерных испытаний в Неваде. Чтобы «расколдовать» бомбу, нужно понять, как именно она воздействует на тех, кто подвергся первичному столкновению с ней, иначе мы рискуем оказаться завороженными наблюдателями, изумлением которых всегда готовы воспользоваться политические «сирены», «Искандеры» которых давно уже не смеются.

Лучше всего это противопоставление — «заколдованного» и «расколдованного» — продемонстрировал недавний взрыв в Бейруте: кадры взрыва на складе селитры, вспыхнувшего то ли от нечаянно разорвавшегося фейерверка, то ли от искры электросварки, разошлись по сети, видео доступно с разных ракурсов, один зрелищнее другого, что заставило иных комментаторов уподобиться Роберту Оппенгеймеру, окрестившему свое детище «разрушителем миров». Но одновременно с этими кадрами были доступны и другие: так, на одном из видео с камеры видеонаблюдения в детской комнате одной из квартир в центре Бейрута семья сидит и играет или смотрит телевизор — и тут в комнате выбивает стекла. Каким-то чудом стекло не лопается, никто не пострадал — но ведь кому-то со стеклами повезло меньше. И все же: жизнь семьи не будет прежней, дети еще долго будут держаться подальше от окон и бояться громких звуков. Взрыв будет следовать за ними повсюду, он уже выявил свою природу — звуковой волной и стеклом, которое выдержало удар.

Похожую операцию проделал и пулитцеровский лауреат Джон Херси в только что вышедшей на русском «Хиросиме» — репортаже, написанном в 1946 году для журнала «Нью-Йоркер», который вышел в итоге отдельным изданием. Из сотен часов интервью, проведенных с десятками людей, Херси сделал подробный рассказ о жизни в Хиросиме до, во время и после взрыва, поданной с точки зрения шести человек, находившихся на разном расстоянии от эпицентра. Реакция этих людей на взрыв, переживаемые ими эффекты взрыва и его социально-экономические последствия рассказаны сухим и одновременно выразительным языком: с «Хиросимы» начался жанр «новой журналистики» как таковой, и остается удивляться, что это шаманское камлание над бомбой вышло на русском языке только сейчас.

Стиль Херси предельно сжат и кажется сначала даже избыточно конспективным: кратко обрисовав факты и основные фигуры и места их расположения, Херси спешит дальше. Но по ходу чтения осознаешь, что дело не в сухости или намеренной попытке сцедить «воду», а в мастерстве монтажа: выбрав самое важное из интервью с шестью героями, Херси удалось найти детали повседневности, особенности жизни в Хиросиме до взрыва, выявить главное и затушевать факты, которые к делу отношения не имеют. Это вроде бы очевидные писательские приемы, но очевидность эта обманчивая: малейший крен в сторону политических мотивов участников конфликта и обстоятельств создания бомбы, который допустил бы менее опытный журналист, увели бы фокус внимания читателя от главного: людей и поступков, которые они совершали в условиях неожиданно свалившихся на их голову военных действий.

И еще один удивительный факт, который осознаешь не сразу: бомбардировка Хиросимы была не таким уж неожиданным событием. В отличие от взрыва в порту Бейрута (самого мощного неядерного в новейшей истории), жители Хиросимы ожидали нападения — просто никак не могли предугадать его масштабы.

В ожидании «Малыша»

Пожалуй, всерьез сопутствующие потери при боевых действиях стали обсуждать только ближе к концу XIX века. В 1871 году, на излете франко-прусской войны, германское командование решало, что делать с укрепленным французами Седаном: обстреливать тяжелыми орудиями и подвергать опасности жизни мирных граждан или дать противнику эвакуировать город вместе с гарнизоном?

Примерно в это же время масштабные техногенные разрушения появляются и в литературе. Острее всего приход нового разрушительного оружия предчувствовал Герберт Уэллс: картины разрушенных марсианами городов в «Войне миров» с изменившейся после вторжения флорой и фауной — покрасневшая трава, например — не могут не заставить сравнить их с последствиями атомного взрыва или аварии в Чернобыле. Но прозорливость Уэллса поистине не имела границ, ведь в новелле 1911 года «Освобожденный мир» он описывает именно атомное оружие разрушительной силы, которое применяют против Парижа. Отставив в сторону романтическую по своей сути идею предвидения, предположу, что «пророк»-фантаст попросту достаточно внимательно наблюдал за развитием технологий. Как Зигмунт Бауман в «Актуальности Холокоста» провел прямую черту между трубами фордовских фабрик и трубами Освенцима³, так и Уэллс увидел прямую связь между увеличением производительных сил государства и гонкой вооружений, которая неизбежно должна была выйти на новый уровень. Так же, как нефть годами томилась в недрах, чтобы подчинить себе экономику, так и атом ждал, пока его захотят разделить. Призрак атомной войны бродил по миру задолго до атомной войны как тень нереализованной возможности, по выражению Деррида. И в этом также проявляется атемпоральность и текучесть ядерной бомбы как гиперобъекта: она не подчиняется заданным временным рамкам и способна как влиять на будущее (перефразируя странноватый рекламный слоган, «один раз Хиросима — всегда Хиросима», ведь мир после Хиросимы уже не мог быть прежним), так и проникать в прошлое в виде предчувствия.

Все это имеет самое непосредственное отношение к жителям Хиросимы, потому что они предчувствовали и бомбардировку, и то, что для них готовят «что-то особенное». Из всех крупных японских городов от бомбардировок не пострадали только Киото и Хиросима, и город активно готовился к противовоздушной обороне: солдаты строили укрепления, мирные жители вывозили родственников в деревню. Херси тонко выделяет моменты, передающие общую тревогу: воздушная сирена, которая включается иногда без особого повода; сосед одной из героинь, вынужденный снести дом ради проведения противопожарной полосы (на случай применения зажигательных снарядов); бетонные резервуары для воды, сооруженные по приказу властей возле каждого дома. Что-то страшное грядет, но что именно, никто из героев не знает; и когда это что-то наконец случается, становится понятно, что ни одна из предпринятых префектурой мер не смогла бы спасти город от катастрофы.

С атомной бомбой произошло, по сути, то, что Стэнли Милгрэм называл контрантропоморфизмом: она воспринимается как природное явление, как нечто, что случается, происходит, а не как оружие, за производство, доставку и применение которого отвечали конкретные люди. Это тоже поражает в книге Херси: японцы не горят ненавистью к применившим против них страшное оружие американцам, а воспринимают его как кару против милитаристского порядка, с которым себя невольно отождествляют. Привыкнув воспринимать подданство как служение императору, японцы обрекли себя на двойную дегуманизацию: с одной стороны, американское командование, отдавшее приказ о применении ядерного оружия, низвело население города до разряда «сопутствующих потерь», автоматически списало их как объекты тестирования, ничем не лучшие, чем картонные постройки в Неваде. Этой функции соответствует страшный знак взрыва: на стене одного из домов рядом с эпицентром, пишет Херси, якобы осталась отпечатана тень человека, который чинил крышу. Бомба, перестав быть «призраком», превращает самих людей и их город в призрак.

С другой стороны, само отношение японского милитаризма к подданным как к ресурсу завоевания и колонизации привело к самовосприятию японцев как объектов в руках государства, чем отчасти и объясняется готовность подвергнуться бомбардировке.

Но надо понимать, что дегуманизация — это не срыв индивидуальностей и не их обнуление, это скорее спецодежда или смирительная рубашка, которую надевают на человека. И когда событие, то есть взрыв, уже происходит, этот покров срывается, как срывается и вуаль тайны, «туман войны» вокруг гиперобъекта, — потому что взрыв воспринимается непосредственно, на каком бы удалении мы от него ни находились.

Вспышка справа

Как уже упоминалось, каждый из шестерых героев книги Херси находился на разном расстоянии от эпицентра взрыва и в разных частях города. Это позволяет нам, с одной стороны, оценить масштаб разрушений, а с другой, с разных ракурсов застать взрыв. «Сверкающе желтая» вспышка, «ослепительный» свет, заполняющий комнату, цвет белее белого, вспышка, напоминающая столкновение с гигантским метеоритом — момент, когда атакуемые японцы превращаются в напуганных людей, а второй пилот «Энолы Гэй» капитан Роберт Льюис записывает в бортовой журнал: «Боже, что мы наделали?» Внезапно власть авторитетов и социального порядка спадает, и люди оказываются людьми — и по-разному реагируют на происходящее.

Впрочем, последствия взрыва для всех выглядели по-разному. Если хирург Теруфуми Сасаки был единственным врачом на десятки тысяч раненых, и в течение больше полутора суток он не сомкнет глаз, занимаясь операциями, то служащая жестяной фабрики Тосико Сасаки оказалась под обломками книжных полок:

Мортон в связи с книгой Херси замечает, что в момент взрыва само восприятие мира как бы стирается: свет оборачивается не инструментом выявления скрытых свойств предмета, а самостоятельной силой, несущей разрушение⁵. Поэтому «непосредственное» восприятие взрыва всегда оказывается опосредованным травмой от слома этих границ. Не зря секретарь евангелической епархии Фукаи бросается в огонь, не в силах выдержать причиненные неизвестной силой разрушения.

При столкновении с гиперобъектом автоматически задействуются механизмы, связанные с чрезвычайным порядком власти. Пастор методистской церкви Хиросимы Киёси Танимото на протяжении нескольких дней после взрыва возил воду для раненых, собравшихся в парке Асано. Требуя от врача заняться тяжелоранеными, господин Киёси с удивлением узнает, что в чрезвычайной ситуации первую помощь получают те, кого можно спасти — то есть легкораненые. С аналогичной дилеммой столкнулись весной 2020 года врачи в Италии и США, которым приходилось использовать аппараты ИВЛ для лечения больных с легкой формой коронавируса, тогда как больные тяжелой формой были обречены. Гуманизм никуда не девается в чрезвычайной ситуации — просто гиперобъект, то есть взрыв, в данном случае взывает к жизни особый порядок, который связан с потребностью коллективно перенести последствия его действия с наименьшим ущербом.

Призраки возвращаются

В своей работе «Актуальность Холокоста» Зигмунт Бауман писал, что «окончательное решение еврейского вопроса» не было бы возможно без налаженного аппарата эффективной бюрократии, которая распределяла ответственность таким образом, что должностные лица оперировали не общечеловеческой, а корпоративной моралью: интересы государства для них оказывались значимее, чем права человека⁶. И проблема никуда не делась: стоит бюрократической машине современного государства встретиться с волей монопольной власти на осуществление общегосударственного проекта модернизации и насаждение идеологии, геноцид масштабов Холокоста неизбежен. Похожее случилось и с атомной бомбой: поскольку настройка на авторитет власти была важнее, чем гуманитарные соображения, военно-промышленный комплекс в условиях гонки вооружений эпохи Второй мировой не мог не произвести оружие, сопоставимое с ядерным. И катастрофа, как показал впоследствии Карибский кризис, может легко повториться.

В 1985 году Херси вновь побывал в Хиросиме и посетил героев своего репортажа. Из этой поездки получилась последняя глава книги. Лучевая болезнь, которую по-разному переносят шестеро жителей Хиросимы, кажется сегодня очевидным последствием ядерной катастрофы — но очевидным оно было не всегда; страдающие от странного заболевания выжившие стали еще одним символов спрятавшейся в тени катастрофы, которая все время грозит повторением. Может, именно поэтому государство далеко не сразу взяло на себя заботу о выживших: лишь в 1957 году, спустя 12 лет после атаки на Хиросиму, японский парламент принял закон о медицинской помощи пострадавшим при взрыве. Взрыв оставил глубокий след в отношениях между людьми и вызвал к жизни довольно необычные практики взаимопомощи: преподобный Киёси Танимото не только стал соучредителем Центра мира в Хиросиме и выступал с пацифистскими речами в американском Сенате, но также смог организовать программу пластической хирургии для девушек, чья кожа после взрыва покрылась келоидными рубцами.

Вообще, еще одно важное достижение Херси в том, что судьбы его героев не сводятся к травме из-за бомбы или лучевой болезни. Они богатеют, потом страшно разоряются; священник-немец наконец исполняет свою мечту и натурализуется, приняв японское имя. Каким-то образом Херси удалось через показ мелких событий из жизни людей раскрыть сильный внутренний дух, стержень, который помог страшную тень взрыва оставить позади.

И если внимать предложению Мортона «настраиваться» на гиперобъекты, то, пожалуй, именно так в литературной форме такая настройка и должна выглядеть: «расколдовывая» трагедию, показывая лица ее жертв и выживших, мы показываем силу самой жизни, которая противостоит дегуманизирующему и обнуляющему культуру и быт злу. И хотя Херси не называет прямо виновников этого зла (то есть администрацию Гарри Трумэна и авторов Манхэттенского проекта), сам жест, очень линчевский по духу — вспомним, как в восьмой серии третьего сезона «Твин Пикса» под «Плач по жертвам Хиросимы» Пендерецкого из ядерного гриба над пустыней Нью-Мексико рождается зло, — срывающий с оружия «туман войны» и выявляющий попытки сопротивляться анонимизации с его стороны, — это большое достижение талантливого журналиста, которое теперь доступно и русскоязычному читателю.

Автор текста Сергей Лебеденко

Редактор Дмитрий Хаустов

1. Мортон Т. Гиперобъекты: философия и экология после конца мира. – Пермь: Гиле Пресс, 2019. С. 41.
2. Херси Д. Хиросима. – М.: Индивидуум, 2020. С. 123.
3. Бауман З. Актуальность Холокоста. – М.: Издательство «Европа», 2010. С. 24.
4. Херси Д. Хиросима. С. 32–33.
5. Мортон Т. Гиперобъекты. С. 67.
6. Бауман З. Актуальность Холокоста. С. 123
7. Херси Д. Хиросима. С. 174.