Есть такое понятие «аутсайдер-арт», оно очень широкое и потенциально включает в себя все, что находится за пределами музея. Но когда я на это смотрю, я вижу, что все это разные «тусовки»: есть, к примеру, уличные художники, Павел Крисевич и фанаты акционизма, а есть такие как ты, занимающиеся ар брютом. Есть ли попытки все это слить в какой-то один проект, сделать такой большой аутсайдер-арт?
Вся эта тема с определениями глобальная и всеобъемлющая, но в ней есть своеобразные гниловатые места, дефиниционные трясины. Для того, чтобы с ними разобраться, нужно по-крайней мере определить краеугольные вещи: что такое арт, с чем его едят, как он функционирует в обществе. Но, поскольку сама топовая дефиниция арта отсутствует, то сложно пристегнуть к этому еще и аутсайдер-арт, как бы мы его ни называли. Проблема в его концептуальном обрамлении. А оно изрядно мутировало.
В принципе, первым, кто более или менее обратил внимание на специфическую изобразительную активность своих пациентов, был Чезаре Ломброзо. У него есть книжка «Гениальность и помешательство» 1863-го года, в которой он обращает внимание на какие-то рисовальные дела, она обильно снабжена иллюстрациями. Потом был француз Марсель Режа (настоящее имя Поль Гастон Монье, литератор, психиатр. — М. К.), Вальтер Моргенталер (психиатр. — М. К.), который опубликовал книгу о классике жанра Адольфе Вельфли.
Ханс Принцхорн (немецкий психиатр, собиратель и историк искусств пациентов. — М. К.) своеобразно подтянулся к этому делу. До прихода в медицину Принцхорн изучал историю искусства и философию. Потом даже собирался стать певцом. В искусстве симпатизировал экспрессионистам. Первая мировая война сделала его медиком. Он был ассистентом психиатра в клинике Хайдельберга и отвечал за коллекцию, основателем которой был сам Эмиль Крепелин (немецкий психиатр, создатель учения о шизофрении. — М. К.). Благодаря тому, что у немцев как всегда всё было замечательно заархивировано-задокументировано, стянули в Хайдельберг подходящие по характеру работы со всей Германии. И, конечно, из 5000 собранных с первого захода образцов можно было что-то выбрать, что Принцхорн и сделал. И его книга («Художества душевнобольных», 1922 г. — М. К.) на самом деле пробила дыру в потолке, или наоборот создала новый сверкающий пик, новую формацию. Макс Эрнст привез эту книгу в Париж и показал Андре Бретону, и сюрреализм вдруг обрел почву под ногами и пустил туда корни.
Что касается определений, то сам Принцхорн называл предмет своего исследования «художествами душевнобольных» — не искусством, а именно художествами, во множественном числе, кстати. Не то чтобы чем-то не очень серьезным, но и не сознательным усилием трезвой творческой воли. Уклончиво, но концептуально точно. Надо сказать, писал он о своих героях с большим уважением и сочувствием. Увы, Третий Рейх по-своему распорядился его наследием. Кураторы известной выставки Entartete Kunst («Дегенеративное искусство») буквально опирались на книгу Принцхорна как на справочник для подбора экспонатов. На фоне массовой эвтаназии пациентов.
В это время Дюбюффе, по-юности разочаровавшись в искусстве, держал винный магазин и вел бизнес. Но книга Принцхорна не давала ему покоя. И вот спустя двадцать лет он основывает свою «Компанию грубого искусства» (La Compagnie de l’art brut). Ее целью был поиск и публикация предметов «сырого искусства», включая помимо психиатрических артефактов также детское творчество, искусство экзотических культур, произведения экстрасенсов. Но, в отличие от своего кумира Принцхорна, Дюбюффе относился к собирательству и систематизации скорее как художник, а не искусствовед. Его концепция отбора совпадала с его личными творческими амбициями «антиинтеллектуала». Он писал о музее без стен и творчестве вне определений. Однако у музея в Лозанне, построенном для его коллекции, стены вполне крепкие.
Лед тронулся только после триумфа коллекции Дюбюффе в Америке. Эта первая выставка весьма повлияла на ранний поп, американский сюр и прочее. Но арт-культурная среда была не готова к тому, чтобы все это концептуализировать, и была занята более принципиальными делами. Прошло еще 20 лет, и английский искусствовед Роджер Кардинал написал книгу «Искусство аутсайдеров» (Outsider Art, 1972). В ней он критикует Принцхорна за узость, нерешительность и завороженность «жутким» (Unheimlich), укорененной в немецком экспрессионизме и философии жизни Бергсона. Досталось и Дюбюффе. В итоге под новую шапку «Аутсайдер-арт» Кардинал поместил еще и наивную живопись, и творчество заключенных, всевозможных фриков, визионеров и девиантов. Сказка «Теремок», короче. Но это новое расширение угла зрения расширило и арт-рынок.
Сегодня доминирует рыночный подход, поэтому говорить сегодня про аутсайдер-арт — значит неминуемо влипать в рынок. Что мне лично не нравится, и как хайп это все противно и бесхребетно. Гравитация арт-рынка глобальна, но тут начинают проклевываться местные особенности. Разница в сбалансированности социальных институтов, так сказать. Европа все же более консервативна, есть университетская наука, деньги на исследования, выставки проходят, институции работают, их много. Вот Россия оказалась не очень защищенная. Но, как всегда, ситуацию спасает энтузиазм отдельных исследователей. Тут необходимо упомянуть ярославского психиатра Владимира Гаврилова и его фонд «Иные». Разворачивается волонтерская деятельность, но, как всегда, дилеры на шаг впереди. Рынку же нужен продукт с этикеткой, а не люди.
Я читала, как Дюбюффе определяет ар-брют: он говорит, что настоящее искусство осталось только в душе, в то время как все остальное захватил рынок. Сохраняется ли до сих пор эта метафизика, когда люди разговаривают об аутсайдер-арте в терминах «настоящей души»? Или сейчас все это оперирует на каком-то другом уровне?
Меня больше интересует психопатологическая составляющая творчества. Я уткнулся в это дело еще когда учился в «Мухе» (СПГХПА им. А. Л. Штиглица) на промграфике. Сперва отслеживал какие-то имена, все это стало накапливаться, и я стал пытаться это дело упорядочить и систематизировать. Ну и подбирать теоретические ключи, как это можно рассматривать и куда встроить. По поводу души я, честно говоря, не могу ничего сказать, поскольку вопросами души в данном случае занимаются богадельни. Я немного опираюсь на подход Вадима Руднева. Это Тартусская школа, он психолингвист, пишет неплохие книжки с нажимом на психопатологические явления. Занимается модальностями, разрабатывает систему психотипов. Звучит уныло, но он пишет об этом необыкновенно увлекательно, сосредоточившись на писателях. Подход очень специфический, я пытаюсь как-то перенести его на изобразительный материал.
То есть ты через язык это делаешь? Есть подход Варбурга, который делал что-то подобное через картинки.
Не совсем. Тут иконология плохо работает. Картинки — это язык. Но телесные практики — тоже язык, и музыкальные — язык. Но из-за того, что искусством автоматически называется что-то изобразительное, а не абсолютно все варианты манипуляции образностью, мы попадаем в какой-то условный карман, хотя мы и вовсе не хотим туда попадать. Варбург вычитывал в изобразительном искусстве литературные идеи, но был и постструктурализм, и весь этот делезианский шизоанализ… А сейчас такой момент устаканивания, когда начали опять нащупываться какие-то более или менее спокойные подходы.
Я читала твое интервью на «Звезде», из которого узнала, что ты работал в берлинской клинике «Шарите» и помогал архивировать рисунки пациентов, и как раз хотела спросить про Делеза и Гваттари. Ты сказал, что тебя замучала обычная клиническая психиатрия, и ты переключился на что-то другое. Как раз на Гваттари?
На самом деле, меня классическая психиатрия не успела замучить. Как-то обошлось. Интерес мой, возвращаясь к художествам, вначале был романтическим, а уже после, в Германии, возникла идея поступать в аспирантуру по линии арт-терапии. Так вот, да, я пробыл полгода в Шарите «ученым гостем» (Gastwissenschaftler) по приглашению моего друга-психиатра, который там работал. Сперва мы сделали открытое кафе для закрытых пациентов, протерапировав старую больничную кухню. Второй проект заключался в создании цифровой базы для архивирования работ пациентов. В каждой больнице есть всякие творческие кружки. И вот, накапливается продукция и потом просто выбрасывается. Это был 1997‑й год, напомню, зачатки цифровизации. Я ощущал себя новым Принцхорном. У меня был компьютер с модемом и 40 столитровых мусорных мешков с пожамкаными рисунками, и для начала я попытался со всем этим разобраться, что из этого материала вообще по делу, что можно использовать, сделать «штих-пробу» (точечное измерение). Параллельно я принялся за изучение немецкоязычной литературы по-предмету и сканирование интернета на предмет систем архивирования изображений. В общем, я копался в этих мешках три месяца и пытался найти концы, обнаружить почерк одного человека, что мне отчасти удалось.
Это были анонимы? Не подписанные рисунки?
Как правило, да, ни даты, ни фамилии. Чисто по стилю, по руке догадываешься. Очень много однообразного, тоскливого черчения, каляки-маляки. Говорить о художественном качестве или, тем более, о зашифрованном смысле очень трудно. В итоге я сделал несколько репрезентативных папок, набралось на витрину объектов. Был разработан цифровой формуляр учета. Наша идея заключалась в подключении архива творчества психиатрических пациентов к университетской базе данных (Charité — старейшая университетская клиника). К сожалению или нет, всё застопорилось тогда на вопросе врачебной тайны. Не из-за узких мест стандартных искусствоведческих подходов.
Вот как раз проблема искусствоведческого подхода: такое ощущение, что искусствоведы ищут сенсационное содержание, но получается, что верна была моя догадка, что большая часть рисунков душевнобольных ничем не заинтересует специалиста по искусству, как это происходит и с работами «обычных» людей?..
Скажем мягко, у всех какие-то проблемы есть. И вот Руднев пишет, цитируя Тима Кроу, английского психиатра, что язык делает наш вид «слабым на голову». Наш язык структурирован шизофренично, в нем означающее и означаемое не совпадают, одни и те же вещи называются по-разному. То есть да, ерунда та же, но всегда разная. Парадокс в том, что мы можем одновременно понимать мир, не понимать его и жить с этим. И искусствоведческий подход, конечно, избирательней медицинского.
В Германии Принцхорн начал коллекционировать рисунки так называемых душевнобольных. А в России были такие опыты?
Да, были. В России был доктор Карпов. Написал две очень хорошие книжки: «Искусство душевнобольных» (1926) и «Искусство заключенных» (1929). С 1911 года собирал коллекцию стихов и рисунков пациентов, сохранил ее в годы революции. Книги Карпова не такие объемные, потоньше Принцхорна, и изданы поскромнее, но дают свой уникальный срез. Впоследствии коллекция Карпова, к сожалению, была утрачена, как и его собственные следы. Кажется, только недавно неким некрополистом обнаружена его могила и реконструирован год смерти — 1932‑й. Вот такой односложный ответ на твой вопрос. Интерес Карпова оказался надолго непрофильным, торжествовало учение Павлова. Потом, после войны психиатрия была разгромлена Лысенко, исследовательские проекты стали сворачиваться, у советской психиатрии было тяжелое время. В Штатах тоже кошмар — лоботомия, электрошок, многоэтажные клиники. Потом пришла революция в фармакологии, придумали хлорпромазин (в СССР назывался аминазин) и галоперидол, в мире началась эра психофармы. Препараты в конце концов и похоронили все внутрибольничное искусство, химически заморозив творческую активность пациентов. Времена «Большого психиатрического стиля» окончательно миновали. В Союзе началась брежневщина, вялотекущая шизофрения, политические диагнозы и вот эта вся хрень.
Я у тебя в блоге видела такие фотографии, которые похожи на концептуальное искусство: допустим, бабушка, которая весь дом записала словами, гражданка Неводова. Хотела про нее спросить. Получается, что пока не появилось какой-то объяснительной рамки, чтобы это воспринять, такое просто уничтожалось? Как возник этот странный концептуализм вне музея, как его вообще задокументировали?
Я бы сказал, что народный концептуализм появился раньше музея. Музей как змей пытается натянуться на него и переварить, сделать своим. Это хороший повод поговорить о концептуализме. На него обычно смотрят с точки зрения узко художественного применения как на искусство замысла. И, собственно, «концепция» по-латински означает «оплодотворение». У меня где-то лежит джипег средневековой миниатюры «Концепция Мерлина», где мама волшебника возлежит с суккубом. Выделение концептуализма — след расщепления замысла и реализации, сдвиг оплодотворения по фазе. В этом смысле что делает Неводова? Она покрыла свой дом призваниями к мировой справедливости. Правдоискательство существует издревле в виде попыток дойти до царя или написать в спортлото. Но есть и определение кверулянта, патологического жалобщика, злоупотребляющего почтой. И в ситуации отсутствия обратной связи коммуникационная машина окончательно портится и человек-передатчик покрывается неотправленными артефактами. В данном случае дом оклеивается защитным слоем исписанной бумаги. Намерение «оплодотворить» ситуацию и текстологическое оформление замысла налицо, но мы автоматом различаем знакомые черты концептуализма. Этнолог бы отметил явные признаки ритуальной магии. А вот реплика профессионального психиатра: «в наличии идеи преследования, расстройства мышления по форме: соскальзывание и др. Вероятно есть и псевдогаллюцинации, которые “ощущает/слышит” автор — “воздействие” недругов, особые “контакты” и “голоса” — о которых чаще признаются — в острой фазе. Предполагаю — это хроническое течение распространенного психического заболевания, которое обостряется спонтанно, стимуляция извне может просто совпадать по времени…»
Получается, что это чистая шиза, а мы пытаемся эту шизу адаптировать, назвать концептуальным искусством?
Это, в принципе, не ее шиза, а наша шиза. Когда мы пытаемся все распихать по ящикам, для нашего же удобства, чем оправдана наша простота — желанием понять или желанием избавиться от понимания? И если мы сами не в курсе, как понимание связано с воспоминанием, и какая между ними разница? Как работает память, для чего она работает? Как работает человеческая психика? Насколько язык говорит с кем-то, или язык говорит сам с собой? Тут начинаются такие фигуры, которые из двух пальцев не сложишь. Да, у нас есть удобный языковой аппарат. Но, увы, он не обязательно влечет за собой лучшее описание того, что имеется в наличии. Скорее, то, что имеется в наличии, влечет его за собой. И, с одной стороны, я люблю новые слова и пытаюсь все это оптимизировать, подтянуть к сегодняшним вещам, ценю в словах ясность и применимость для разных случаев. Вспомним ту же Неводову и ее атомизированых коллег. Нынче много кто оклеивает улицы какими-то странными объявлениями, в Иерусалиме есть форум интерпретаторов странных формул, которые неизвестно кто оставляет. В Берлине живет настоящий стрит-артист-подпольщик, рисующий повсюду шестерку (ну типа нем. «зекс» = «секс»), его перемкнуло в 90‑х, и за 30 лет он изрисовал шестерками весь центр. В Берлин он приехал когда-то за славой, пытался развешивать велосипеды на деревьях на фоне упакованного Кристо рейхстага. Рейхстаг распаковали, а «Мистер 6» остался. И стал самым заметным незаметным художником, потому что на многих туристических фотографиях где-нибудь да подмигивает его привет-шестерка. На самом деле его зовут Райнер. Но как назвать то, что он делает?
А что начали раньше документировать: надписи на туалетах или такие надписи на домах?
Сперва пещерное искусство. Все к нему постепенно привыкли, каждый второй этим занимался, это чисто архетипическая деятельность. Нет ничего более естественного для человека, чем заниматься выковыриванием, вырезанием, выцарапыванием. Даже классики модернизма, типа Пикассо и Миро, ссылались на пещеры Альтамиры и Ласко, мол, живописи после них больше не было, все остальное — смех на палочке. Вот, авторитеты давно все слили, а любители и начинающие все еще окрылены надеждами и пытаются родить что-то новое, или переплюнуть кого-то, у Пикассо и Миро учиться, в общем, абсурд — хотя порой выходит что надо.
А вот у тебя в блоге музыка бывает совсем аутсайдерская, а бывает просто любительская. Ты проводишь какую-то границу, или в музыке для тебя такой границы нет, это всё одно?
По поводу музыки неожиданный вопрос. Вот сегодня скачал тройничок архивного аудио (Occult Voices — Paranormal Music, Recordings of unseen Intelligences 1905–2007): всякая оккультистская даже не музыка, а сборник полевых записей от экзорцистских воплей до медиумических сеансов и спиритических радений. Но в целом это все определенный субкультурный спектр, со своими, как сейчас принято говорить, «особенностями». Есть и прочая курьезная музыка, от экспериментальной до полного трэша. То есть да, можно сказать, что понятие аутсайдерской музыки существует. И существует золотоносный пласт записей ушедшей музыки, в первую очередь этнографической. Есть штучная любительская музыка, которая подобна наивной живописи, и обычно это музыка переехавших в город сельских жителей или нацменьшинств.
Интересно, что и термин «концептуализм» сошел в жизнь с музыкальной сцены. Его придумал для себя Генри Флинт (американский философ, музыкант-авангардист, представитель антиискусства). Но концептуальное искусство в музыке достигло своего предела даже скорей, чем в живописи. Кейдж, 4.33 тишины — ну, посидели и дальше пошли новыми людьми, и Кейдж даже после этого приезжал в Питер по-грибы. Концептуальные, конечно. Музыковеды — существа тоже специфические, от искусствоведов отличаются даже внешне и лепечут по-своему. В общем, кто в лес, а я по-дрова. По части ФБ — иногда просто хочется отключить гляделки, и какая-нибудь задумчивая старая песенка спасает. В целом у меня большая музыкальная коллекция набралась, в массе вполне аутсайдерская по отношению к мэйнстриму. Но порой мне кажется, что вот современная академическая музыка — это чистый аутсайд. Еще можно было бы поговорить об аутсайдерской литературе, любительской архитектуре, например, уж не говоря о художествах в науке, вот это темы! Почему ими никто не занимается?..
А ты пробовал что-то кроме фейсбука, какие-то другие платформы? Фейсбук ведь — страшно неудобная штука.
Я еще просиживая штаны в ЖЖ был модератором группы «raw_vision». Когда в 2007‑м переполз в фейсбук, начал что-то систематизировать и выкладывать, как раз с картинками стало проще. Кто помнит, в ЖЖ надо было возиться с левыми фото-серверами. Но главное, ФБ разомкнул русский сектор, появилась масса новых источников и групп. Параллельно началась активная оцифровка архивов и библиотек, все это хлынуло в ФБ. Сейчас да, Цукер душит, сахарная вата наползает. Остается Телеграм…
Так вот, собирался материал, подгонялась под это какая-то понятийно-теоретическая база, и вот сейчас можно сказать, что все древности главные уже всплыли, есть в чем разбираться, но сам подход, конечно, остается тонким моментом в этой цепи. И если говорить об этом, то стоит попытаться через искусство аутсайдеров скорректировать определение искусства как такового, поменять полюсность, что ли… Это вопрос для меня довольно сложный, и в целом у меня с трудом складывается рабочая вербальная модель, но есть квазивизуальная. Это скорее трехмерная топологическая среда, в которой есть ядра, стяжки, динамика и прочая темная материя. И вот попытаться бы эту топологию смоделировать с учетом каких-то моментов художественных, социальных, политических, экономических, медиа моментов, ну и философских, конечно. «Философия», наконец-то слово прозвучало, да! Как к этому подъезжать, на какой кобыле?..
Это очень хороший вопрос. У нас в России как будто нет альтернативного искусствоведения, вообще об этом никто ничего не знает. Когда я училась в институте «База» на художницу и критика, то единственный, про кого нам рассказывали, был Даглас Кримп, он топил за активизм, не хотел быть классическим искусствоведом… Но после него там поднялась целая волна, огромное количество людей, и я сейчас исследую, что они делали, какие у них были методы, что из этого можно взять. Но они не занимались красотой, экспрессионизмом, потому что они же уже из 80–90‑х, то есть люди абсолютно другой формации, они искали скорее образы из телека, какую-нибудь рекламу, дроны. Подгоняли все это под Фуко, скорее аппараты власти исследовали.
Должно быть, настало время прикладного искусствоведения, но я наверное сегодня достаточно лез не в свое дело. Кому сейчас просто? Прежде чем мы дождемся альтернативного искусствоведения, нам придется отстаивать каждую альтернативную мысль. Если как-то обобщить сказанное, то поиск подходов продолжается, работа над ошибками ведется. И история аутсайдер-арта этому пример. Был немецкий подход — такой в клеточку со стетоскопом. Был романтический французский. Сейчас деловой американский. Ар-брют вывернулся с подачи Роджера Кардинала наизнанку. То, что в воображении Дюбюффе было сырым ядром искусства, стало его дикой периферией, но дороги проложили и туда. История аутсайдер-арта пока с трудом находит место в официальной истории искусства. И я вот не знаю ни одной толковой книги, которая бы это дело действительно отражала, обобщала и придавала этому, скажем, философский смысл.
Все так и есть, к сожалению. Можно последний вопрос? Я видела у тебя снимок Дианы Арбус. Ее ругали все почем свет стоит за то, что она ненавидела якобы тех, кого снимала, что она этих детишек чуть ли не жрала. Ну а ты как относишься к своим персонажам?
Ну я их не считаю совсем уж своими. В принципе, я их, конечно, люблю, отношусь к ним с симпатией и сочувствием, поскольку их случаи сплошь вопиющие и вызывающие. Некоторыми постами я немного подтролливаю друзей-художников, должен в этом признаться. Подавляющее большинство современных креаклов не в курсе, откуда ноги растут у арта, они не знают его истории. Место художника сегодня по умолчанию выписывается обществом, свободным временем, разросшимся благосостоянием. Но заботы о завтрашнем дне остаются, и никто не знает, что будет. И в этом смысле, если мы не можем заниматься продуктивной футурологией, то хотя бы можем оглянуться на то, что уже сделано, разобраться, что было и как к этому относиться. Ведь знание обогащает всех живущих. Думаю так.
Ссылки:
Сайт музея Чезаре Ломброзо: https://www.museolombroso.unito.it/
Коллекция Принцхорна: https://prinzhorn.ukl-hd.de/sammlung-prinzhorn/
Коллекция Дюбюффе: https://www.museums.ch/org/de/Collection-de-l-Art-Brut
Статья Владимира Гаврилова об аутсайдер-арте: http://mprj.ru/archiv_global/2012_2_13/nomer/nomer20.php
raw_vision community в ЖЖ: https://raw-vision.livejournal.com/profile
Аутсайдермузыка на Музпросвете: http://new-muzprosvet.ru/00s/autentichnost
Мария Королева, Дима Жуков
Spectate — TG
Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, поддержите нас разовым донатом:
