Фишер М. Посткапиталистическое желание. Последние лекции / под ред. и с предисл. Мэтта Кохуна / пер. с англ.: Дмитрий Безуглов, Лена Сон. — Москва: Ад Маргинем Пресс, 2024.

Марк Фишер: Ну, как вам Лиотар? Сейчас Студент нам представит текст, но что скажут остальные?

Студент № 1: Сложно.

МФ: Вам так показалось? Ладно. А было сложнее, чем другие тексты, которые мы разбирали? Может, он не такой сложный, как Лукач…

Студент № 1: Ну, не знаю…

МФ: Это провокационный вопрос.

Студент № 1: Я будто потерялся в этом тексте…

МФ: Кому-то еще так же показалось?..

(Все шушукаются.)

Студент № 1: Я не понял, саркастичный это текст или нет…

МФ: Ладно, я подобрал несколько цитат, по которым мы пройдемся, но давайте сначала послушаем [Студента].

(Студент читает вслух длинное вступление, в котором кратко излагаются некоторые концепции и особенности текста Лиотара: интерес к интенсивностям и аффектам в работах Маркса, почти дерридианская борьба с дихотомическим текстом Маркса и описание самого Маркса как одновременно теоретика-Старца и влюбленной малышки, превращающее марксизм в «странный двуполый расклад».

Названная самим Лиотаром «злой книгой», Либидинальная экономика читается одновременно и как глубоко теоретический и сложный текст, и как произведение бульварной эротической литературы: автор смотрит на марксизм будто бы глазами Батая, но из сердцевины постструктурализма 1970‑х годов. Эти странные переплетения стилей и жанров философии и литературы отчасти и делают текст Лиотара таким сложным и увлекательным.)

МФ: Это довольно сложный текст, но вы хорошо справились и выявили некоторые важные вопросы.

Давайте перейдем к тому, что я считаю главным… Или, скорее, к тому, что я считаю ключевыми проблемами, которые здесь ставятся и которые мы рассмотрим в некоторых последующих текстах нашего курса:

Но, собираетесь вы сказать, всё это готовит почву для власти и господства, для эксплуатации и даже истребления. Совершенно верно; но то же относится и к мазохизму; но странная телесная договоренность подсобного рабочего с его службой и его машиной, которая так часто наводит на мысль о механизме истерии, тоже способна произвести истребление населения: посмотрите на английских пролетариев, на то, что сделал с их телами капитал, то есть их труд. Но вы собираетесь сказать мне на это: а что им оставалось? либо так, либо умереть. Но всегда либо так, либо умереть, таков закон либидинальной экономики, нет, не закон: таково определение — предварительное, совсем предварительное, в виде крика — интенсивности желания, так или умереть, то есть так — и от этого умереть, в этом «так» всегда смерть, как его внутренняя корка, тонюсенькая кожура орешка, пока еще не как его цепа, напротив, как то, что делает это «так» неоплатным. И вы, чего доброго, думаете, что это альтернатива, так или умереть. И что если так и делают, если становятся рабом своей машины, машиной машины, сношаются с машиной, которая сношает тебя по восемь часов в день, а век тому назад все двенадцать часов, то из-за того, что к этому понуждаемы, потому, что цепляются за жизнь? Смерть не есть альтернатива этому так, она составляет его часть, она свидетельствует, что тут не обходится без наслаждения, английские безработные стали рабочими не для того, чтобы выжить, они — покрепче упритесь, чтобы в меня плюнуть [МФ: Обожаю этот момент! (Смех.)], — наслаждались истерическим, мазо- хистским, не знаю, каким еще изнурением, оставаясь в шахтах, литейных цехах, в мастерских, в аду, они безумно наслаждались безумным разрушением своего органического тела, каковое было им, конечно же, навязано, они наслаждались тем, что оно им было навязано, они наслаждались рас- падом своей личной идентичности, идентичности, созданной их крестьянскими традициями, наслаждались распадом семей и деревень, наслаждались новой чудовищной аноним- ностью пригородов и утренних и вечерних пивных¹.

Этот отрывок может послужить своего рода эпиграфом к курсу — к некоторым его аспектам уж точно, — здесь видна прочная связь с темой акселерационизма и поднимается вопрос о соотношении желания и капитализма. Верно ли, что капитализм навязывается крестьянскому телу как нечто совершенно неприятное, или этот процесс подразумевает формирование своего собственного желания или, как Лиотар здесь описывает, форм выносливости? И он как бы говорит: да, это так! Эти формы выносливости присущи капитализму! Пролетариат, таким образом, здесь не то же самое, что крестьянство. Проле- тариат — а именно промышленный пролетариат — это нечто, отчасти произведенное наслаждением от распада старого мира.

Ключевым моментом в данной главе выступает тема постоянного и последовательного отрицания возможности какого-либо пространства за пределами капитала. Данное отрицание происходит снова и снова. И это выпад, к примеру, в сторону Бодрийяра. Мы его позже рассмотрим, когда будем читать [его работу 1976 года] Символический обмен и смерть.

Суть здесь в том, что… Бодрийяр в каком-то смысле примитивист. Он говорит, — и это форма марксистского аргумента, как и у Лиотара, в некотором смысле он даже больший марксист, чем Лиотар, поскольку сохраняет идею критики эквивалентности, — что, по Марксу, при капитализме всё обретает эквивалент. Это и есть капитал, верно? Физическая вещь икс равна виртуальному количеству капитала. В этом смысл введения вещей в капиталистическую систему, и Бодрийяр противопоставляет этому так называемый символический обмен. Символический обмен, как пишет Лиотар, частично происходит от теории дарообмена Марселя Мосса. Эта теория — результат исследования определенных практик так называемых примитивных обществ, а именно практики потлача. Кто-нибудь слышал о таком²? По сути, это форма ритуального дарения подарков, часто со скрытой (или не очень скрытой) агрессией, когда количество подарков всё увеличивается и увеличивается, иногда до такой степени, что целая деревня сжигается в попытке сторон переплюнуть друг друга.

Дело в том, что при обмене дарами нет эквивалентов. Не существует закона эквивалентности. Если я дарю вам что-то, а вы в ответ дарите что-то другое, то каков критерий их сравнения? Его нет. Логика подарка не имеет ничего общего с каким-либо законом эквивалентности. Таким образом, часть примитивных обществ можно уверенно противопоставить капитализму. Но Лиотар желает отвергнуть любую попытку найти внешнее по отношению к капитализму. Либо всё примитивно, либо ничто не примитивно. Либо капитализм сам по себе примитивен… В любом случае нет никаких подрывных областей. Нет ничего вне сферы действия капитала:

Вот первое, что заставляет нас сказать: нет никакого примитивного общества, иначе говоря: нет никакой внешней точки отсчета, пусть даже и имманентной, отправляясь от которой всегда можно было бы четко разграничить, что́ относится к капиталу (к политической экономии), а что́ — к подрыву (к либидинальной экономике); где бы четко прочитывалось желание, где бы не была запутанной его собственная экономика. И надо четко уяснить: «запутанная» не означает «противоречивая», запятнанная чуждой инстанцией, дурная. Всё это просто соотносится с проблематикой отчуждения³…

И именно это он и отвергает, так? Идею отчуждения. «Фантазию о неотчужденной области», как он ее называет⁴. Любые типы дуализма, подразумевающие чистую, то есть подрывную, область, романтическое дикое место, не запятнанное капитализмом. Таких областей нет. Для них не существует пространства. В этом неумолимость лиотаровского текста. И не совсем понятно, имеет ли он в виду, что примитивных обществ никогда не было или тем более их нет сейчас, и нет доступа ни к чему, что могло бы функционировать подобным образом. Это также означало бы, что нет и революционного вовне.

Поразительно читать этот текст. Я называю его «либидинальным марксизмом», но на самом деле он вовсе не о революции желания. Это скорее язвительная атака на тех, кого Лиотар считает своими соратниками, например Бодрийяра, и на общие левые тенденции.

Итак, этот текст вышел, как вы уже сказали, в 1974 году — через шесть лет после мая 1968-го, так что прошло много времени после того, как отгремели те события… Но конечно, именно они задают тон… Можно сказать, что во многих отношениях этот текст появился за два года до своего времени, как ответ на 1968‑й и на Анти-Эдипа Делёза и Гваттари (1972) — великую книгу о 1968 годе, кодифицирующую и переводящую в теоретические термины многое из того, что произошло той весной.

Я говорю так, будто вы все знаете, что тогда произошло, и полагаю, большинство действительно знает. Тогда во Франции сложилась протореволюционная ситуация: рабочие и студенты объединились, вышли на улицы, было ощущение, что революция неизбежна. Но ее не случилось. Произошла обратная реакция. Правые укрепили власть и так далее. Некоторые даже говорят, что правый дискурс времен мая 1968-го был началом или фундаментом неолиберального порядка, воцарившегося впоследствии.

Но Анти-Эдип Делёза и Гваттари… Я уже говорил, что их отсутствие в списке литературы — это в некотором роде извращение, оправданное лишь тем, что они присутствуют в своем отсутствии… Делёз и Гваттари вводят в теорию некоторые из установок, возникших в 1968 году: идею желания и революции, идущих рука об руку, идею контркультурных течений в сумме с левыми. И идею нового типа революционного субъекта, если термин «субъект» здесь уместен. Когда перейдем к акселерационизму, увидим, что один из самых известных отрывков из Анти-Эдипа — тот, где они отвергают идею возможности отказа от капитализма. Они говорят не о выходе из мирового рынка, а об ускорении процесса. Знаменитый двусмысленный отрывок. Еще одна попытка, вслед за Маркузе и Франкфуртской школой, осмыслить Фрейда и Маркса вместе. И, как и в случае с Маркузе, попытка осмыслить желание или либидо отдельно от недовольства цивилизацией. Великий пессимизм Фрейда заключается в этом уравнении: пока существует цивилизация, существует и недовольство, потому что, как мы уже рассмотрели через того же Маркузе, желание никогда не будет соизмеримо с организацией жизни, которая требует работы. Работа предполагает подчинение желания.

Из этого вытекает всё остальное угнетение. Все эти тексты — Лиотара, Бодрийяра, Маркузе, Делёза и Гваттари — можно рассматривать как попытку отмены этого уравнения, попытку переосмыслить либидо и его отношения с политикой, и то, как мог бы выглядеть наш социальный ландшафт, если бы он не был основан на неизбежном согласовании [и взаимном блокировании] желания и работы.

В случае с Лиотаром мы не находим такого позитивного проекта. В этом тексте есть своего рода интересная тенденция: несмотря на то что в какой-то момент он делает саркастический выпад в сторону Ницше, это довольно ницшеанский текст, с различимым влиянием Делёза и Гваттари. Часть этого влияния про- является в имманентности — акценте на своего рода равномер- ности, на идее существования только одной плоскости, и это существование противопоставлено дуализму и расколу между… даже скорее различным расколам: скажем, между примитивным и современным, — а также в идее отказа от критики. Отказ от критики — тоже ницшеанский, делёзо-гваттарианский ход. Идея мышления в терминах интенсивностей по отношению к нулю — тоже своего рода делёзо-гваттарианство…

Студент № 2: (Неразборчиво задает вопрос, предположительно касающийся одного из странных и неоднозначных понятий у Лиотара — великого Нуля.)

МФ: На мой взгляд, оно похоже на понятие тела без органов у Делёза и Гваттари. Это точка максимального потенциала, в которой вместо наличия и отсутствия — нуль и интенсивности по отношению к нулю. Похоже на то, как Делёз и Гваттари описывают тело без органов. Идея некой чистой виртуальности. Событие, от которого мы ведем отсчет, отчитывая интенсивности от нуля.

Студент № 3: Что-то вроде плато?

МФ: Да, можно и так сказать. Нуль — это просто способ, которым мы мыслим нуль. Это точка отсутствия чего-либо существующего. Если подумать об интенсивностях на какой-нибудь шкале, допустим температурной, то нуль — это, с одной стороны, отсутствие температуры, а с другой — это координата, то есть тоже своего рода температура. Нуль — это разновидность температуры и одновременно ее отсутствие, а также показатель, от которого отсчитываются все другие температуры. Думаю, именно так стоит его себе представлять.

Студент № 4: И он близок телу без органов?

МФ: Мне кажется, это близкие понятия.

Студент № 4: То есть смысл в присутствии, но без…

МФ: Да, когда что-то является нулем, оно никогда не может…

Студент № 2: (Неразборчиво. Вопрос, касающийся других концепций Лиотара.)

МФ: Возможно, если мы обратимся к тому разделу, где он использует слово «нуль». (Студенты, судя по всему, просматривают текст в поисках наиболее подходящего примера.) Я не думал об этом, когда читал текст в этот раз…

Студент № 3: Если хотите, я могу зачитать, в этом издании есть глоссарий от переводчика.

МФ: Глоссарий почти такой же сложный, как и сам текст.

Студент № 3: Там есть определение «великого Нуля». «Великий Нуль — это имя, которое Лиотар дает инстанции, сообщающей конкретное, но при этом устойчивое устройство [dispositif] либидинальной ленте»⁵. Дальше идет определение «либидинальной ленты»:

[С дезинтенсификацией разделительной черты] либидинальная лента сворачивается, образуя театральный объем с разделением на внутреннее и внешнее (видимость/сущность, знаки/означаемое). Внутреннее в этом случае рассматривается с точки зрения того, что происходит вовне. Одной из важнейших фигур внешнего является великий Нуль, который служит общим термином для обозначения платоновского мира идей, Бога, аутентичного способа производства, фаллоса и т. д. Все эти инстанции, невзирая на их отличия, суть эффекты производимого чертой замедления, которые отсылают интенсивности, пробегающие по ленте, в другое где-то, которого они, как представляется, лишены, поскольку были заключены внутрь некоего объема. Таким образом, великий Нуль — это пустой центр, который сводит наличную сложность происходящего на ленте к «камере присутствия/отсутствия». Своим описанием великого Нуля Лиотар хочет показать, что все теории означивания по существу «нигилистичны»⁶. (Тишина.)

МФ: Ага.

(Все смеются.)

Студент № 3: Мне кажется, здесь главная фраза — «великий Нуль, который служит общим термином для обозначения платоновского мира идей, Бога, аутентичного способа производства, фаллоса и т. д.». То есть это знак внешнего, наверное, того внешнего, против которого Лиотар постоянно выступает…

МФ: Да, я думаю, что здесь делёзо-гваттарианский подход к великому Нулю… Когда великий Нуль становится чем-то, что отвергается во всех этих теориях как точка внешнего, которую возможно отделить от внутреннего. Весь этот сложный механизм, кстати, не особо важен для нашей с вами главы… Я старался избегать всего этого про либидинальную ленту и прочее, потому что, честно говоря, я никогда не был в состоянии всё это четко понять. (Смех.) Что касается великого Нуля, то он становится способом установления внешнего — или аутентичного способа производства, или мира форм и так далее — чего-то, что могло бы стабилизировать напряжение между внешним и внутренним, вот в чем его суть…

Таким образом, Лиотар пытается представить пространство без разделения на внутреннее и внешнее. Он пытается объяснить видимость внутреннего и внешнего, а также различие между видимостью и реальностью… Он пытается объяснить, откуда оно взялось, а также то, что в конечном счете его не существует. То есть в итоге есть только единственная плоскость интенсивностей. Это попытка наметить либидинальная картографию. Наряду с этим сохраняется ощущение, что различие между внутренним и внешним, трансцендентным и имманентным, пространством нынешнего положения дел и внешним революционным пространством все-таки существует. Это ощущение постоянно всплывает, но почему? Откуда оно берется? В конечном итоге именно на этот вопрос Лиотар пытается ответить в своем довольно сложном тексте.

Студент № 2: Во введении переводчик пытается открыто рассказать о том, как этот стиль языка возник при переводе с французского на английский… (Неразборчиво.) Но я думаю, что этот текст сильно отличается от всего, что мы читали до сих пор… Утверждения и доводы Лиотара довольно развернуты, но понять их гораздо труднее, чем конечный вывод, к которому он в итоге приходит: пролетариат желает страдания. Мне кажется, он сильно углубляется в семиотику и притягивает множество других теорий, чтобы подкрепить свою точку зрения, но я не понимаю и половины его аргументов.

МФ: Вы не понимаете доводы о желании пролетариата?..

Студент № 2: К примеру. Возьмем абзац, который мы сейчас прочитали. Он сам по себе либидинальный. Он страстный. Он вызывает сопереживание. Но невозможно следовать за его логикой. Я не понимаю, к чему он ведет, и возникает ощущение, что… (Неразборчиво.)

МФ: Вопрос в том, является ли это вообще аргументацией? Я сомневаюсь, является ли «аргумент» правильным термином для того, что разворачивается в этом тексте, и, возможно, его непонятность как раз заключается в том, что не обязательно читать его как набор доводов.

Попробуем читать буквально. По сути, он заявляет: «Я не собираюсь интерпретировать Маркса». Он не собирается интерпретировать Маркса, не собирается критиковать Маркса. Что он собирается делать? Он будет работать с определенными интенсивностями в марксистском тексте. И он намерен работать с определенными доминирующими способами прочтения Маркса и прочтения того, что есть в Марксе, и выступать против этих способов. И это само по себе проблематично… В тексте, как мне кажется, постоянно присутствует трудно разрешимая гендеризация. Прежде всего она проявляется в оппозиции между Старцем Марксом и малышкой Марксом. Кто такой Старец Маркс?

Студент № 3: Теоретик? Писатель?

МФ: Что-то вроде писателя-прокурора. Этот Маркс ведет дело против капитала. Великий прокурор Маркс. Это первое напряжение, с которым мы сталкиваемся, и из него можно вывести определенные тенденции внутри самого марксизма… Но кто такой малышка Маркс?

Студент № 3: Та его часть, что очарована капиталом? Соблазненная капиталом?

МФ: Разве?.. Мне так не кажется.

Студент № 4: Она — тот Маркс, который оскорблен извращенностью капитала?

Студент № 2: (Неразборчиво. Задает вопрос.)

МФ: Да, но посмотрим сюда:

Юная целочка Маркс говорит: итак, я влюблена в любовь, нужно всё это прекратить, всё это промышленное, промысловое дерьмо, от этого я тоскую, я хочу вернуться к (не) органическому телу, — и уступает место огромному бородатому эрудиту, дабы тот разработал тезис, что это не может не прекратиться, и в качестве адвоката сих обездоленных (к числу которых принадлежит и она, малышка Маркс) представил свои революционные заключения; дабы стал акушером капитала; и в итоге дал ей, именно ей, то цельное тело, которое ей нужно, того ребенка, по крайней мере того ребенка на словах, который был бы предваряющим дубликатом (родившимся раньше младшим сыном) ребенка во плоти: пролетариата, социализма. Но увы, он ей его не дает. Перед ней так и не ляжет «художественное целое» сочинений «целиком». Перед ней и в ней будет нарастать страдание, потому что в самом своем расследовании, поскольку оно не имеет конца, ее прокурор обнаружит странное наслаждение: наслаждение, которое вытекает из инстанцирования и разрядки влечений в откладывании⁷.

Это, на мой взгляд, и есть ключевое противостояние. Она хочет, чтобы всё закончилось. И это, как я уже сказал, часть серии проблематичных гендерных образов, раскиданных по всему тексту. Малышка Маркс слегка наивна. Ей просто не нравится капитализм, и она хочет, чтобы с ним покончили, тогда как Старец Маркс обосновывает борьбу с капитализмом, и у них двоих должен родиться ребенок, который станет революционным субъектом пролетариата. Но ребенок так и не рождается, потому что Старец Маркс никогда не закроет дело против капитала.

Это история про откладывание. Еще рано. Время никогда не наступит. Дело никогда не будет закончено.

Студент № 4: И Лиотар это сравнивает с работой Маркса.

МФ: Труд Маркса не окончен, не так ли⁸? Это один из загадочных, стимулирующих… комментариев к работе Маркса. В книге больше говорится о деле против капитала, чем о его завершении. И это отчасти связано с переключением на праксис и отходом от теоретического дела против капитала. Своего рода сговор между Марксом, выдвигающим аргументы против капитала, и самим капиталом.

Студент № 2: То есть Лиотар утверждает, что Маркс — или марксизм — наслаждается капитализмом и не положит ему конец, потому что тогда он лишится своей культуры критики?

МФ: Думаю, да. Отчасти так оно и есть. Его бесконечная отсрочка избавления от объекта критики означает, что… критика никогда не будет закончена. Она никогда не кончается, а значит, работа по избавлению от капитала никогда не сможет начаться. И наоборот, верно?

Студент № 2: Тогда в чем воля малышки?

МФ: В некотором роде они являются частью одного и того же, так? Это другая сторона вопроса. Они оба — часть неустойчивого тела, которое не является целым. Вот в чем еще одна особенность «(не)органического», верно? Тело, которое стремится вернуться к некоей целостности. Нет никакой целостности. Не существует нерасчлененного тела. Я полагаю, это означает, что не существует природы. Не существует области чистого. Чистого и неиспорченного. Есть только расщепленные, несоизмеримые тела, которые не могут сложиться в некую целостность или единство. Никогда. Сам Маркс становится еще одним примером такого тела.

Студент № 5: Но малышка Маркс — это еще и представление мечты о революции у Маркса?

МФ: Да, я бы так ее понимал. Но это наивная мечта: Давайте покончим с этим. Разом.

Мне кажется, главное повторяющееся утверждение — об отсутствии внешнего. Если в тексте и есть основная идея, то это ее часть. Нет никакой плоскости интенсивностей, на которой располагались бы разнообразные чудовищные тела, определяемые через аффекты и интенсивности, а не через собственные поверхность, глубину и объем, и нет под этой плоскостью никакого более глубокого слоя, доступного пониманию. Вместо этого мы просто наблюдаем тела, интенсив- ности и аффекты [сами по себе]… Это ключевая мысль.

Таким образом, основная мысль всей главы заключается в отсутствии внешнего. То есть пролетариат не может занимать внешнюю позицию. Лиотар стремится полностью избавиться от разделения на внешнее и внутреннее. Для него такое разделение — проблематичное театральное представление, которое он пытается преодолеть при помощи своей модели интенсив- ностей и аффектов⁹.

Таким образом, пролетариат можно воспринимать как чисто искусственную сущность. Однако в некотором смысле всё искусственно, поскольку природы нет. Идея природы в противовес культуре была бы лишь закреплением разделения, от которого Лиотар бесконечно пытается избавиться на протяжении главы.

Ибо любой, кто не хочет признать, что политэкономия либидинальна, воспроизводит в других словах всё ту же фантазию о вынесенной вовне области, где желание способно укрыться от любого предательского переложения в производство, труд и закон стоимости. Фантазию о неотчужденной области¹⁰.

«Фантазия о неотчужденной области». Именно это кажется мне основным посылом, который я бесспорно выношу из прочтения главы. Неотчужденной области не существует, принципиально. Поэтому, если мы ищем посткапиталистическую политику… Я не уверен, насколько Лиотар занят таким поиском на данном этапе.

Он состоял в различных левых группах, часть из которых он мимоходом оплевывает в этой главе, но мне кажется, что тогда он находился в состоянии мизантропического неприятия реально существующих левых позиций. Перед нами вовсе не позитивная программа политических преобразований. Возможно, поэтому он и назвал ее либидинальной экономикой. Он описывает проблему. Если не бывает подрывных областей, но мы придерживаемся фантазии о неотчужденной области, то как мы можем сформулировать, какой могла бы быть трансформационная политика? Вот откуда вытекают все специфические трудности этого текста, сложности аргументации…

Студент № 3: Если, как утверждает Лиотар, не бывает подрывных областей… То выбора нет. Получается, Лиотар — капиталистический реалист.

МФ: Нет, мне кажется, он не это утверждает. Он говорит, что мы не можем представить себе что-то за гранью, радикаль- но внешний мир, который не имеет ничего общего с нашим нынешним положением. Но не то, что мы должны подчиниться капиталу. Разве нет?

Студент № 3: Получается, альтернативный путь — внутри капитализма, в общих чертах? Мы должны искать его в рамках капитализма.

МФ: И это не совсем верно. Наверное, можно воспринимать как-то иначе, но мне кажется, он не это говорит…

Студент № 3: Я не утверждаю, что Лиотар говорит именно об этом. Но если нет внешнего и мы можем найти альтернативный путь, значит он начинается изнутри… По крайней мере, начало пути должно быть внутри…

Студент № 6: Разве это не похоже на акселерационизм?

Студент № 3: Да, я об этом и думаю.

МФ: Лиотар, безусловно, подготовил почву… Нет такой области, которая не была бы запятнана капиталом. Это не то же самое, что утверждать, будто всё всегда должно быть так, как есть сейчас. Здесь подразумевается, что мы должны представить себе трансформацию изнутри того положения, в котором мы находимся. Нельзя поддаваться соблазну искать что-то незапятнанное, неотчужденную область, и тому подобное. Мы должны начать с полного погружения в капитал.

Студент № 12: Пробираясь через этот текст и пыталась понять, можем ли мы найти альтернативные пути, важно осмыслить, на мой взгляд, его отличие от Делёза и Гваттари. Важно отметить разницу, поскольку вклад Лиотара в повестку акселерационизма — его идея о поиске пути наружу изнутри капитализма при помощи разных способов интенсификации имманентного — довольно сильно отличается от идей Делёза и Гваттари.

МФ: Отличие в том, что он отступает от любого позитивного проекта, не так ли? Во всяком случае, в отношении данной главы это так. Делёз и Гваттари готовы рассуждать о революции и революционной власти, но хотят мыслить отлично от традиционных марксистских способов их понимания или, по крайней мере, отлично от тех моделей, которые постулируют целостную область внешнего по отношению к капиталу. Это связано в том числе с драмой отчуждения. Они отвергают сам способ мышления в терминах отчуждения и неотчуждения и рассуждают в терминах, отчасти, интенсивности и тенденций, верно? Ускоряющихся тенденций.

Однако в Анти-Эдипе всё же есть позитивная тенденция. В Либидинальной экономике позитивной программы нет. Возможно, я просто не смог ее обнаружить. Не знаю, что думают другие. Для меня этот текст — своего рода упражнение в диагностике, литературной диагностике. Он читает Маркса как писателя. Это в некотором смысле литературное чтение. Он извлекает тропы, метафоры, концептуальные образы из текста Маркса и, вместо того чтобы анализировать их, пропускает их через собственный литературный мир грез. Это и есть его сложный механизм с либидинальными лентами, нулями и прочим.Вот почему текст Лиотара кажется в некотором смысле более современным, чем Анти-Эдип, из-за отсутствия… Потому что он, кажется, хорошо соответствует моменту, после 1960‑х и после 1970‑х, когда проблема становится очевидной: погружение в капитал, отсутствие какого-либо выхода за его пределы, трудность осмысления рабочего класса как отдельного от капитала и вне его. И особенно в том, что касается вопроса желания, который мы рассматривали в самом начале, на примере джинсов Levi’s и других. Это история с джинсами Levi’s. Нет никакого внешнего мира. Нет царства Советов, где люди не хотят Levi’s. Или «макарон с сосисками», о которых шла речь у Лиотара. Пролетариат хочет эти макароны точно так же, как он хочет Levi’s. Но, похоже, у Лиотара нет решения этой проблемы. Скорее, он говорит о том, что ее нужно принять. Проблему нужно признать. А куда двигаться дальше? Я не думаю, что у него есть ответ на этот вопрос.

Благодарим издательство Ad Marginem за любезно предоставленный препринт.

Spectate — TG

---

Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, поддержите нас разовым донатом:

---

1. Лиотар Ж.-Ф. Либидинальная экономика. С. 189–191.
2. См.: Мосс М. Опыт о даре. Форма и основание обмена в архаических обществах // М. Мосс. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии / пер. А. Б. Гофмана. М.: КДУ, 2011. С. 134.
3. Лиотар, Ж.-Ф. Либидинальная экономика. С. 186.
4. Там же. C. 183.
5. Lyotard J.-F. Libidinal Economy / trans. I. H. Grant. London and New York: Bloomsbury Academic, 2015. P. xvii.
6. Ibid. P. xvii-xviii.
7. Лиотар Ж.-Ф. Либидинальная экономика. С. 168.
8. До своей смерти в 1883 году Маркс успел закончить только один том Капитала, исполинской критики политической экономии. Второй и третий тома были завершены и отредактированы его другом и соавтором Фридрихом Энгельсом и опубликованы посмертно. Четвертый том так и остался незавершенным и имел гораздо более скудную историю публикаций. Частично он был издан в 1952 году на английском языке как История экономических теорий (A History of Economic Theories). Кроме того, существует сборник текстов и фрагментов, известный как Грундриссе (Grundrisse) — отрывки из записных книжек Маркса, которые не предназначались для публикации, но тем не менее вышли на английском языке в 1973 году и впоследствии оказались весьма влиятельны.
9. Эти два абзаца запутанны и непонятны. Для ясности следует подчеркнуть, что точка зрения Лиотара — космическая, в противовес «театральной». Мир не является сценой, то есть плоскостью, на которую выходят актеры и играют свои роли, а затем удаляются в невидимое «закулисье» вовне. В философии Лиотара речь идет о разрастающейся, бесформенной вселенной, в которой есть только тела, аффекты и интенсивности. В этом смысле это бесчеловечное видение капитализма, сродни теории Жоржа Батая о космической «общей экономике» природы во всей ее полноте, противопоставленной «ограниченной экономике», которая занимается только экономическими потоками капитализма.
10. Лиотар Ж.-Ф. Либидинальная экономика. С. 183.