Лоуренс Лек — видеохудожник из Лондона, создает VR-инсталляции и заскриптованные фильмы. Екатерина Титаренко встретилась с художником во время фестиваля MIEFF и поговорила о его художественной практике.
Почему в AIDOL вы наделяетe искусственный интеллект большей эмпатией, чем, собственно, человека?
В Geomancer (2017) и AIDOL (2019) речь идет не только об искусственном интеллекте1, но также и о технологиях, связанных с Восточной Азией, и о развитии футуристического дискурса: понимании технологий в итальянском футуризме, западном искусстве, русском авангарде и — ближе к дню сегодняшнему — в афрофутуризме и экофутуризме. В основном меня интересовали упущения, существующие в постколониальной критике в отношении Восточной Азии. Во время работы над Geomancer я нашел множество параллелей между изображением ИИ и китайской индустриализации. Так, в документальных фильмах и новостных сводках по всему миру ИИ угрожает нам дегуманизацией, потерей рабочих мест, изменением условий труда и социальной структуры, — и то же самое говорят об индустриализации в Китае. Поэтому в Sinofuturism (1839 — 2046 AD) (2016) я рассматривал эту «силу», возникающую из не-человеческой активности ИИ и сетей глубокого обучения, в Geomancer рассуждал о кооперации машин, а в AIDOL — говорил о не-человеческой интерпретации креативности и диалоге между человеком и ИИ.
В этих двух последних фильмах не столько показана оппозиция человека и машины, сколько предложена спекуляция с позиции ИИ, стереотипное изображение которого в кино и научной фантастике имеет много общего с политикой и ментальностью отношений раба и господина. В Geomancer действие происходит в Сингапуре в 2055 году, когда ИИ узнает о своем происхождении, взрослеет и пытается понять, кто он. И поскольку я представил Sinofuturism в 2016 году, а события последующих фильмов по сценарию происходят в 2065‑м, то, получается, к этому времени будущий ИИ уже вполне мог с ними ознакомиться.
Sinofuturism (1839 — 2046 AD) был основой, манифестом для равных, который не только обращался к постгуманистической перспективе, но и размышлял о том, как принять негативный портрет ИИ: дегуманизированную рабочую силу, копирование культуры и азарт при поиске лучших решений. Поэтому в сценах, относящихся к началу XXI века, видеоэссе обращается к постколониальному нарративу в той же мере, в какой и к технологическому. В афрофутуризме, например, вместо обращения к человеку новая культура исходит из образа мышления масс и рабов и принимает эту отчужденность. Здесь футуризм определяется через Другого, зависящего от экономики, нефти, ориенталистских представлений, конфликтов с Западом, американской геополитики.
Мое понимание синофутуризма — вместо простого «О, смотрите, эти китайцы как роботы» — в большей степени отталкивается от изучения нечеловеческих форм сознания. Так в Geomancer снова поднимается вопрос о человеческих качествах ИИ. Я долго изучал машинное обучение, то, как ИИ получает и обрабатывает информацию, к каким результатам приходит. Например, если загрузить в него данные о фондовых биржах, в теории мы получим биржевого аналитика. То же самое касается искусства и музыки: система так же сгенерирует интерпретацию того, что мы ей «скормим».
Я считаю, что эмоции не так важны. Обычно в фильмах вашими чувствами манипулируют, делая акценты на звуке, музыке, кадрах, манере и технике съемки, сценарии и диалогах. Человеку это всё кажется совершенно гениальным, но не-человек видит здесь простую формулу: говорим нужные слова, показываем «правильные» вещи и воспроизводим «правильный» звук, чтобы спровоцировать эмоции. Вопрос «почему» — я пытаюсь показать это в Geomancer и AIDOL — для ИИ легко решается поиском информации и референсов на YouTube. Возможно, разговор о Китае поможет нам уяснить, как ИИ предан процессу копирования. Такое понимание творчества заставляет задуматься, возможно ли стать гением, создать нечто уникальное, — или мы просто копируем уже созданное, как машины, производим «новое», лишь добавляя какие-то отличия.
Почему вы отказываетесь от синофутуристской конспирологии в пользу притчи об экзистенциальных тревогах ИИ? Вы думаете, это работает?
Не знаю, что значит «работает» в данном контексте, но отмечу несколько моментов. Во-первых, сама идея манифеста в 2019 году — это своего рода основанный на логических выводах комплекс аксиом, не соответствующих, однако, авангардистским аксиомам столетней давности. Понятие правды кардинально отличается от ее прочтения в контексте фикции, когда мы говорим о манипуляциях изображениями и постправде, о конспирологической теории. Критик Фредрик Джеймсон писал об отношениях между популярными медиа и различными способами конструирования правды, о конспирологической теории и ИИ в 1970‑х, о шпионских триллерах, где заговор заранее известен. В интерпретации Джеймисона карта мира очень сложна из-за различных невидимых сил, скрытых политических ходов и интриг, так что конспирология для индивида становится способом осмыслить хаос окружающего мира — например, с ее помощью всегда можно понять, как произошли химическая катастрофа или разлив нефти в море. Теория заговора предоставляет некое легкое и всем понятное объяснение, универсальное и заслуживающие доверия основание.
Синофутуризм — это еще одна подобная конспирологическая идея. Китай, как и любая другая культура, является здесь формой ИИ — со своей историей, языком, привычками, законами и правилами, военной силой. И в фильме речь как раз идет о выживании культуры, цивилизации, а не о свободолюбивом гуманисте. Идея гуманизма заключается в становлении всё более человечным. А что же значит тогда стать полностью не-человечным? Я думал об этом больше как о выживании. Сможет ли закрепиться синофутуризм? Мы говорим об этом в 2019 году, значит, это сработало. Фантастика не обусловливает реальность, но создает видение возможного будущего. Здесь можно вспомнить изображение ИИ в кино — например, фильмы «Метрополис» или «Бегущий по лезвию».
В AIDOL вы упоминаете Тиля, это ведь Питер Тиль? Расскажите о вашем отношении к современному либертарианству, к цифровому либертарианству.
Я не упоминаю Питера Тиля, там просто есть персонаж по имени Тиль. Не стоит путать!
Представления о правде и фикции отличаются от тех, что были раньше. Если я скажу родителям, что я либертарианец, они подумают, что я либерал, но это разные явления. Либертарианство — это реакция на то, что уже было в либерализме. Об этом довольно сложно говорить, потому что здесь возникает множество этических вопросов. Один из самых больших парадоксов: люди, которые считают трансгуманизм стилем жизни2, мыслят его практически, хотят жить вечно. С другой стороны, препараты для лечения рака в наше время доступны только богатым. Клонирование и переливание крови3 — безумие, на мой взгляд; не все люди, желающие долго жить, заслуживают этого. И это лишь одна повестка трансгуманизма, который так же, как и весь мир, разделен социально. Но, конечно же, эта тема упоминается в научной фантастике, мифах о бессмертных богах, материализуется в идее избегания смерти.
Какие художники на вас больше всего повлияли?
Сильнее всего на меня, наверное, повлияла поп-культура, включающая в себя феномены, которые гораздо сложнее в социологическом плане, чем их обычно преподносят. Например, в детстве я смотрел «Трансформеров» с целой вселенной роботов, с героями и злодеями. И только позже узнал, что сначала компания Hasbro создавала игрушки, а затем уже появились манга и мультсериал. Это дает совсем другой взгляд, который подразумевает гораздо большее влияние индустрии развлечений на культуру.
Моей первой научно-фантастической книгой была «Дюна». Благодаря ей я полюбил игру Dune II, первую RTS4. А затем, уже благодаря игре, опять же развлечению, я вернулся к книге и открыл для себя удивительный научно-фантастический роман об экологии целой планеты, о людях и машинах. Такие утопические проекты с особой архитектурой, не являются плодом усилий какого-то одного индивидуума в них кристаллизуются потребности и желания целой социальной формации.
Чем вас так привлекают виртуальные миры и медиум компьютерных игр?
Многим. В видеоиграх границы медиума всегда обусловлены рамкой самой игры. Я могу говорить об идее интерактивности и манифесте ситуационистов — например, упоминая игры про город или общество. Игра — исходное состояние для эксперимента. Более того, существует теория, что образ мысли так или иначе формируется через игры. Забавно, что игры стали частью моей работы.
Ник Ланд говорит, что кибернетический захватчик вторгается в настоящее, — это, наверное, близко вашему пониманию Китая. Как вы относитесь к идеям Ника Ланда?
Я считаю, что для философии Ланда очень важна идея о вирусе, то есть о потустороннем интеллекте, который внедряется в тело носителя и полностью его подчиняет, не совсем о паразите, но о несущем информацию коде. Не думаю, что его «чужой» интересен в таком сравнении: захватчиков не приглашают и не ждут. Никто ведь не будет покупать у них смартфоны, как у Китая, верно? Не думаю, что это правильная аналогия. Когда я ознакомился с критикой идей Ника Ланда, то поначалу согласился с ней, но, с другой стороны, разочарование5 возникает из-за того, что социалистическая идеология не выполнила обещаний. Как можно критиковать консьюмеризм, власть или глобализацию, когда мой биологический вид зависит от мультинациональной компании, использующей нефть, чтобы перемещать меня по земному шару?
Екатерина Титаренко
Подписывайтесь на наш телеграм канал: https://t.me/spectate_ru
