Удел человеческий. Лаборатория вместо памятника

Сергей Гуськов рассуждает, как к пятой сессии изменился «Удел человеческий» Виктора Мизиано.

«Удел человеческий» длится уже пятый год и все не близится к завершению. Придуманный под конкретную институцию, он разросся на целых три, а еще одна, четвертая, была вовлечена как выставочная площадка. За время, пока прошли пять из семи запланированных сессий, у инициатора и главного идеолога проекта Виктора Мизиано дважды поменялся подход к кураторству. То ли еще будет.

Мне неоднократно приходилось слышать от самых разных людей критику серии выставок «Удел человеческий» под кураторством Виктора Мизиано. В основном претензии сводятся к следующим. Во-первых, проект слишком долгий. С этим можно отчасти согласиться — тем более, самого Мизиано также удручает, что он затянулся. Но это, как будет показано дальше, не вина куратора. Во-вторых, проект громоздкий. Но данная претензия, как мне кажется, стала актуальной только сейчас, когда в очередной раз у Мизиано изменилась кураторская методология. Предыдущие сессии — как минимум со второй по четвертую — как раз предполагали масштабность и, скажем так, пышность. В‑третьих, антропологический подход, избранный куратором, не совсем адекватен текущему моменту.

Питер Фридль. Драматург. 2013. © Московский музей современного искусства (ММОМА)

В 2014 году Ирина Саминская и Лия Чечик от лица Еврейского музея и центра толерантности предложили Виктору Мизиано сделать какой-нибудь совместный проект. Куратор с энтузиазмом взялся за его разработку. «Специфика… музея подсказала и культурно-антропологическую проблематику проекта и его тематику, — позже говорил Мизиано. — “Удел человеческий” — это ведь название знаменитой книги Ханны Арендт, замечательного мыслителя минувшего века, которая многое внесла в осмысление холокоста, трагического удела человека эпохи современности». Общими усилиями возникла идея междисциплинарной и многочастной программы, в основе которой лежала задача, по словам Саминской, «зафиксировать изменения в базовых понятиях, переосмысленных с точки зрения гуманитарных наук и искусства». Эти понятия появятся в будущих названиях сессий «Удела человеческого»: травма, память, забвение, знание, любовь, дружба, подозрение, отвращение, дом, бездомность, путешествие, беженство, биография, судьба, надежда, вера, труд, долг, досуг, праздность, счастье, радость, страх, тревога. Кроме того, предполагалось разобраться с самим «человеческим» и его производными с префиксами «не-», «пост-» и т. д. Первая исследовательская группа проекта должна была работать минимум год, фиксируя промежуточные итоги в серии докладов и конференций раз в полгода — и дальше в том же духе. Получалась не серия выставок, а скорее растянутая во времени научно-художественная лаборатория общей продолжительностью лет в пять. Однако этим планам не суждено было реализоваться — сменилось руководство Еврейского музея. Вообще в тот момент институция переживала, по выражению Александры Новоженовой, «бесконечную текучку кадров». Саминская, как и некоторые другие сотрудники, покинула музей. «Удел человеческий» завис.

Впрочем, уже в следующем году счастливчики, входившие в легендарную базу рассылки ГЦСИ, стали получать письма о дискуссии, которая должна была стать прологом к «Уделу человеческому». Собственно, тогда большинство людей впервые и услышали о проекте. Выяснилось, что Дарья Пыркина из ГЦСИ предложила Мизиано возобновить заглохшую было историю. Однако теперь, сохраняя исследовательскую составляющую (позже были и небольшие конференции, и хрестоматия), организаторы все же решили сделать упор на выставках. ГЦСИ, Еврейский музей и MMOMA объединили усилия, распределив между собой сессии. 

Во второй редакции проект был рассчитан на четыре года (именно такой срок указывали пиар-менеджеры ГЦСИ в самом начале). Но с тех пор утекло много воды: Государственный центр современного искусства потерял независимость, стал в 2016 году частью РОСИЗО, а недавно перешел под опеку Пушкинского музея. Помимо административных землетрясений, последние годы его сопровождали финансовые трудности и, мягко говоря, дефицит выставочных площадок. Именно поэтому, например, третья сессия «Удела человеческого», организованная ГЦСИ-РОСИЗО в 2018 году, проходила внезапно в Фонде культуры «Екатерина». Но наивно полагать, что замедление проекта объясняется исключительно тяжелой полосой в истории ГЦСИ. Все же эта долгоиграющая серия сессий стартовала в период санкций и антисанкций, сокращения бюджетов, выделяемых на культуру, и других факторов, которые мешали институциям работать. Кураторам приходилось объяснять чиновникам (а две из трех организаций-операторов «Удела человеческого» — государственные), зачем оплачивать привоз зарубежных художников, то есть большинства участников проекта.

Выставка «Биография. Модель для сборки» образует основной блок проходящей в MMOMA V сессии проекта — «Телеология человеческого. Биография, судьба, надежда, вера». Эта тема позволяет прописывать любые сюжетные повороты, учитывая, что Мизиано любит парадоксы, уловки и хитрости. Казалось бы, перед нами куратор старой школы, которому всегда нужна сцепляющая проект история — вернее, две параллельные истории. Во-первых, некий объемный нарратив, когда выставка должна смотреться как спектакль, увлекательный и динамичный. Во-вторых, Мизиано важно — возможно, даже в большей мере, чем предыдущий пункт, — пространственное решение, развеска, расположение работ относительно друг друга, взаимная настройка, «оркестровка». И если, как обычно сетует Мизиано, первому пункту сегодняшние кураторы стараются соответствовать, то во втором случае — видимо, ввиду излишне литературного мировосприятия — ничего не выходит. Но без второго первое не смотрится, не работает.

Жанна Гладко. Луна Лучится как Латунь… 2011–2019. © Московский музей современного искусства (ММОМА)

Впрочем, в случае музея на Гоголевском бульваре довольно сложно говорить о такой тонкой настройке экспозиции. Каждому художнику отдан зал. Участники не имеют особой возможности интенсивно друг с другом взаимодействовать. Сама организация пространства этому противится: из одного зала плохо виден другой. Внутри же каждого помещения показаны более-менее цельные истории, хотя работ или серий может быть больше одной. Подобным образом устроены телесериалы, когда за весь проект отвечает один шоураннер, но у каждого эпизода — свой режиссер, который строит кадр по собственному разумению, необязательно ориентируясь на коллег, лишь консультируясь с исполнительным продюсером. 

Общий сюжет выставки при этом также не построен как четкий маршрут. Бродить тут можно разными тропами, — насколько позволяет площадка. Мизиано и его сокуратор на нынешней сессии Анна Журба отсылают зрителей к вынесенному в заголовок названию антиромана Хулио Кортасара, у которого, по авторской задумке, есть несколько способов прочтения. С помощью излюбленного приема — через парадокс — Мизиано делает проект цельным, предельно раздробив его на части, как пазл или домино. А ты ходи себе и собирай разрозненные кусочки в свою собственную картину. Никакой строгой логики в том, что из зала Виктора и Елены Воробьевых можно попасть в залы Петера Фридля, Сергея Браткова и Недко Солакова, а Роее Розен соседствует с Ольгой Чернышевой и Максимом Шером, по большому счету, нет (косвенно это подтверждается и в буклете к выставке, где участники расставлены просто по алфавиту). И хотя такой тактический отход от собственных правил в отношении пространственных решений может быть считан зрителями неверно, риск в кураторских делах — всегда дело стоящее.

Сергей Братков. Дым над водой. 1984–2019. © Московский музей современного искусства (ММОМА)

Диапазон микросюжетов на выставке довольно широк. Сергей Братков, например, рассказывает, как он боролся с курением. Представленная в основном в виде фотографических автопортретов история могла бы превратиться в короткий сатирический фильм с гэгами и пантомимой в духе раннего кинематографа. Но Братков зависает в промежуточном состоянии, лимбе курильщика. Эта статичность метафорически удваивает дурную бесконечность избавления от вредной привычки. 

Баби Бадалов обращается к обычному для себя словотворчеству и росписи по ткани. Не все правильно понимают художника, поскольку видят лишь работы, свисающие вдоль стен. Но это прежде всего перформативное деяние: Бадалов хоть и метафорически, но пишет по живому, по своей коже (если хотите, перед нами своего рода татуировки), а потом «рвет рубаху», а с ней и собственное тело. Все эти тряпочки с надписями на смеси известных художнику языков — вполне себе плоть и кровь.

Баби Бадалов. Вся жизнь — поиск языка. 2019. © Московский музей современного искусства (ММОМА)

В зале между Братковым и Бадаловым расположился жизнерадостный эстонец Марко Мяэтамм, который в графических и керамических сериях живописует полную расчлененки семейную жизнь на грани смерти. В своем черном юморе при этом он не превращается в мрачного мизантропа, а от легкого антисоциального драйва не переходит к морализаторству о кризисе буржуазных ценностей. Такая взвешенность пугает даже больше, чем обычные для таких обстоятельств крайности — типа намеренно демонстрируемого упоения картинами ультранасилия.

Один из самых эффектных и масштабных проектов на выставке — ретроспектива бельгийско-израильской сюрреалистки Жюстин Франк, от начала и до конца выдуманной Роее Розеном. Не единственное альтер эго художника, но наиболее успешный его продукт. Ретроспектива уже показывалась в родном для художника Израиле, позже в США, Голландии и на независимой онлайн-платформе liaux.org. Через сконструированную, но узнаваемую фигуру Франк художник транслирует свои излюбленные темы вроде алхимии, каббалы, эротики, порнографии, бытового терроризма и авангарда в искусстве. Действительно, живи на свете в первой половине ХХ века такая сюрреалистка, она бы наверняка не сильно отличалась от своей вымышленной коллеги. Розен восстанавливает контекст и приметы прошедшей эпохи, чтобы протащить в историю свою повестку, но оказывается, что все там уже было.

Роее Розен. Жюстин Франк (1900–1943). Ретроспектива. 1998–2003. © Московский музей современного искусства (ММОМА)

По соседству в видео Ольги Чернышевой скрытая, но при этом как бы нарочито непрофессиональная камера фиксирует жизнь музея-квартиры. У институции есть утвержденный нарратив, ему и следуют. Все строго, расписано, никаких вольностей. Здесь, с одной стороны, деконструируется этот нарратив (он там буквально звучит, проговаривается экскурсоводом), но с другой — сообщается, что такое положение неизменно. Биографию музейного протагониста уже словно выбили на мраморе.

Виктор и Елена Воробьевы увесили огромный зал, в котором обычно проводят торжественное открытие выставок, неисчислимым множеством дорисованных, коллажированных, отфотошопленных снимков из своего семейного архива. У одних зрителей эта подборка вызывает восхищение, у других — отвращение. Характерную реакцию выдала в главной мировой соцсети Ирина Кулик, которой в остальном «Удел человеческий» понравился: «Самым удушающим на выставке был проект четы каких-то открытых Мизиано немосковских художников с семейными фото на целый зал – прям как в фб когда добавляешь незнакомого человека из вроде бы общих профессиональных интересов а потом вынуждена – пока не отпишешься – наблюдать его или приватную жизнь – ну там пляжи и фотки детей(» (пунктуация оригинала сохранена). Довольно точная оценка. Однако, возможно, вывод в виде грустного смайлика в финале не совсем верен. У Воробьевых явно была цель завалить этим предсказуемо надоедливым контентом зрителей так, чтобы от первоначальной восторженности перейти к тошноте. Персональная биография, истории общностей, к которым относишься, и постоянно подвергающаяся атакам и реконструкции память — все это, по большому счету, один нескончаемый кошмар.

Виктор и Елена Воробьёвы. Необходимые добавления. Домашний архив. 2010–2019 © Московский музей современного искусства (ММОМА)

В зале Павла Альтхамера показаны три работы. Одна из них, «Мезалия», разбита самим автором на несколько частей. Огромная сцена, показывающая некую сельскую идиллию c детьми на берегу водоема, дополнена макетом дома с отсутствующей стеной, с полуразрушенным интерьером (а вместе с тем и неким лирическим героем, напоминающим самого автора) — такой панковский аналог домика Петронеллы Ортман. Третий элемент работы — стойка с новостройками. Целиком этот проект Альтхамера читается как попытка поработать со своим прошлым, как раз в духе «Модели для сборки». В отличие от Воробьевых, которые начинают за здравие, а кончают за упокой, польский художник двигается в обратную сторону по той же траектории. Превращая собственные явно тяжелые воспоминания практически в кукольный театр и вводя себя самого в действие, Альтхамер не столько дистанцируется, сколько излечивается от травм прошедших десятилетий.

Павел Альтхамер. Мезалия. 2010. © Московский музей современного искусства (ММОМА)

Посвященная биографии сессия — не центральная в «Уделе человеческом», но духу проекта соответствует, возможно, лучше всего. Мизиано неоднократно подчеркивал, что эта серия выставок порождена историческим моментом, когда «особую остроту приобретает антропология — проблема человека, понятая в ее экзистенциальных и онтологических аспектах». Его подход к созданию выставок с 1980‑х годов изменялся радикальным образом не один раз. «В 1990‑е куратор был фигурой, которая запускала некую динамику, а затем немного координировала ее становление. По крайне мере, стояла на стреме и не пыталась навязывать траекторию, а просто помогала наиболее эффективно раскрыть задуманное, — рассказывал мне этой осенью Мизиано. — Сейчас же, в 2010‑е, это именно авторский спектакль, который предполагает большое уважение к художнику-актеру. Но в остальном это зрелище, поэтическое представление. И неслучайно все темы выставок настолько метафорически открытые, а не узко сформулированные исследовательские штудии куратора, не отработка топика. Мне крайне важна многозначность, чтобы внутри нее максимально насытить высказывание поэтическими ассоциациями». Куратору в этом «театральном» повороте необходима нарочитая дистанция между сценой и зрителем, чтобы единолично направлять действие.

В первых сессиях «Удела» виден переход от интересовавших Мизиано в 2000‑е годы тем памяти, постсоветского и истории, которые он «разворачивал в музейных залах», к описанному выше спектаклю. Эти повествования получили объем и перешли в некую игровую, театральную плоскость, с чем хорошо сочетается пресловутая антропология. Но уже сейчас, на пятой итерации проекта, видно, что то ли из-за его затянутости, то ли по каким-то иным, скорее контекстуальным причинам (мир меняется быстрее, чем предполагалось) куратор снова перерабатывает свой подход. Сложно организованное зрелище становится сериалом, который в случае нынешней выставки можно было бы безболезненно разбить на серию экспозиций — разделить и разнести во времени. В самом радикальном варианте — на 14 частей, по количеству участников (взгляд на которых становится предельно точечным, детальным и внимательным — своеобразное развитие антропологической оптики). Конечно, изначально установленные Мизиано правила и традиционная музейная неповоротливость никогда не позволят этому случиться. Но пока мы все-таки видим довольно осторожную, внутреннюю, выраженную полунамеком трансформацию.

Возможно, при всей справедливости критики, вкратце упомянутой мной вначале, «Удел человеческий» не так прост, как кажется на первый взгляд. Легко было сделать вывод, что проект является «лебединой песней» куратора. И я, как и многие мои коллеги, еще год назад склонялся именно к такой интерпретации. Но похоже, что — сознательно или нет — перестраивая проект на ходу, Виктор Мизиано возвращается к формату лаборатории, который был оставлен им в 1990‑е. Правда, на новом уровне, когда правила, только установившись, вскоре теряют силу и заменяются другими. А потому снаружи лабораторные проекты обычно выглядят довольно хаотично. Этого эксперимента никто не видит в «Уделе человеческом» — лишь потому, что куратор (довольно неожиданно) реализует его внутри больших музейных выставок. Да и привычка мышления говорит: зачем тебе лаборатория, если ты уже заполучил все возможные регалии, стал известным; оставь это молодым, независимым и неприкаянным — и т. п. Не ведитесь на стереотип. Стоит ли видеть в этом свидетельство того, что Мизиано решил тряхнуть стариной, или все же на наших глазах стартует какая-то продуманная и длительная стратегия — сложно сказать. Но кажется, нас ждут сюрпризы.

Сергей Гуськов

Подписывайтесь на наш телеграм канал: https://teleg.run/spectate_ru