11 мая 2020
В этом тексте исследуется утопическое воплощение идеи роскошной бедности как центральное предположение необходимого позитивного переозначивания концепции экономии энергии и материальных ресурсов, требующейся любому устойчивому обществу. Для этого исследуются возможности противопоставить сокращению потребления ресурсов обогащение других измерений социальной жизни. Это позволило бы обществам разделять влияние на экологию и качество жизни, при условии, что последнее определялось бы другими культурными параметрами. Проведем мысленный эксперимент: из середины XXI века отправим Хорхе Рихманну — центральной фигуре испанской экосоциалистической мысли — личное письмо в ключе утопической литературы, в котором подводятся итоги «переходных» лет. В примечаниях даны библиографические сноски, которые позволят подробнее изучить предложенные идеи.

18 марта 2051, Вила-де-Прая, Ферроль Биорегион Артабрия, Галисийская республика, Иберийская конфедерация (спустя 180 лет после Парижской коммуны!)

Дорогой Хорхе!

Во-первых, поздравляю! Меньше чем через неделю тебе исполнится 98 лет. А какое у тебя здоровье! Я все еще помню, как несколько месяцев назад ты нас снова удивил во время нашей традиционной новогодней прогулки по горам в Серседилье. Хотел бы и я чувствовать себя так же хорошо, если достигну твоего возраста. Во-вторых, как приятно снова писать письмо. Но выбора нет — с тех пор, как ты объявил нам, что отключаешь телефонную линию, чтобы осуществить свои мечты о мире и покое. Поскольку прошло уже более пяти лет с того момента, как ты покинул интернет, твоя отшельническая изоляция почти завершена. Может, ты не в курсе, но ты в тренде у радикально настроенной молодежи! В прессе их называют «отключенными». Это новая — еще одна! — контркультура, образовавшаяся при взрыве антропологической креативности последних лет.

Преимущество письма в том, что, дабы его написать, мне не нужно идти общественный телекоммуникационный центр, хотя мне нравится эта прогулка. Ах, старый высокоскоростной интернет! Иногда я по нему скучаю. Но оказывается, что, пока я пишу письмо от руки, я могу смотреть на море за окном и размышлять. Кстати, ураган «Надя» в прошлом октябре нанес большой урон береговой линии. (Я тебе не рассказывал, но нашу солнечную батарею унесло ветром! И на три недели у нас настал Особенный период без электричества.)

Кроме поздравлений, хотел поделиться с тобой одной замечательной историей. Помнишь то стихотворение «Провались лучше», в котором ты говорил о государственном секретаре по одонтологическому¹ эротизму в будущем экосоциалистическом обществе²? Комитет по здравоохранению Артабрии собирается осуществить пилотный проект, словно скопированный из твоего стихотворения! Это безумная идея молодых людей, недавно окончивших Университет Ла-Корунья. Они рекомендовали местным стоматологам сделать перепись пациентов, чья слюна содержит предотвращающие кариес бактерии. А на праздник Сан-Хуан они будут добровольно участвовать в чем-то вроде оргиастической вечеринки на пляже. Фестиваль будет называться «Поцелуй в летнюю ночь», от него ожидают статистически значимое улучшение состояния полости рта у населения. Конечно, активное участие принимают локальные группы Сети унитарного эротизма. Без восхитительной эротизации повседневной жизни, произошедшей за последние 20 лет, нечто подобное вряд ли было бы возможным. Что подсказывает нам, что экосоциализм далеко пойдет.

Эта идея побудила меня подвести итоги. В 2019 году, следуя различию, проводимому Хобсбаумом между «долгим XIX веком» и «коротким XX веком», я стал говорить об «очень коротком XXI столетии». И предвидел нашу историческую дилемму следующими словами: «В середине века мы пересечем экологический Рубикон: или общество, реинтегрированное в границах биосферы, или катастрофический распад промышленной цивилизации»³. В начале весны 2051 года экватор того века, который ты назвал «Великим испытанием», остался позади⁴. Каковы оценки Великого испытания? Конечный итог — своего рода ничья. Похоже, что развязка и окончательное решение снова откладываются.

Биосферная реинтеграция или катастрофический распад? Мы не можем утверждать на 100%, но события последнего времени позволяют надеяться на лучшее. В 2050 году был установлен новый рекорд в глобальном сокращении выбросов. Новости из Арктики внушают умеренный оптимизм по поводу климатических петель обратной связи, которые наводили на нас ужас в бореальные лета пару десятилетий назад. И массовые экологические демонстрации на улицах Москвы, Дели или Торонто показывают слабые места в самых непримиримых странах блока по ископаемому топливу. Несколько недель назад я получил послание Эктора⁵. Просочились результаты 12-го доклада МГЭИК: похоже, что глобальная температура в 2100 году увеличится только на 1,8º, а затем стабилизируется. Знаю, ты скажешь, что это «только» — уже слишком много. Что тропики уже страдают от очень серьезного воздействия (драма миллионов климатических беженцев). Что скоро мы и сами это почувствуем. И главное, что это «антропоцентрическая» оценка. Возможно, ты признаешь, что, вопреки всем прогнозам, нам удается запустить экстренное торможение. Однако поток совершенных нами ранее преступлений против биосферы неприемлем. Ты знаешь мой ответ: существуют не только биофизические ограничения, но и антропологические. Ты сам нас этому учил: «Мы являемся (и всегда будем) сломавшимися обезьянами»⁶. Вероятно, требовать от нас сделать что-то лучше них было уже слишком. Когда я спорю с тобой в своих мыслях, то вспоминаю строки из стихотворения, которое написал в разгар климатического ужаса 20‑х годов: «если не исчезнет по пути, / человечество 3260 года / также будет утешаться банальностями / перед лицом безутешных фактов».

Мы сражаемся еще на многих фронтах, я помню об этом. Блок по ископаемому топливу, который идет по пути, открытому преступником-новатором Трампом, по-прежнему силен⁷. И среди стран, совершающих экологический переход, экосоциализм не является главенствующим социально-экономическим режимом (хотя его существование в геополитическом плане уже кажется мне чудом). Эконациональная ось, конкретизировавшая идею экофашизма, которой мы спекулировали десятилетия назад, сегодня сильнее, чем нам хотелось бы. И действительно, самое значимое сокращение наших выбросов было вызвано неожиданным имперским союзом между США и Китаем под эгидой зеленого технокапитализма и его неоколониальных щупалец. Без сомнения, рыночное общество, которое продолжает оказывать давление на другие стороны биосферы, было бы эффективным в отношении климата. Разрушение биологического разнообразия также остановило свой суицидальный рост, что тоже хорошая новость. Но «жертвенные» зоны все еще существуют, и есть c десяток новых мегапроектов по добыче полезных ископаемых по всему миру. Экоцид (никуда) не исчез, он стал пуантилистским. Панорама — Гея, измученная ужасной добывающей акупунктурой. Могло бы быть и лучше. Но все-таки может быть и значительно хуже. И экосистемная регенерация каждой зоны, которую покидает человек, просто поразительна.

Я так вспоминаю последние полвека, потому что мы все еще не осмелились пересмотреть это время с точки зрения победы. Но сегодня, когда мы отмечаем 180 лет Парижской коммуне, хочу заявить: мы побеждаем. Несмотря на все потрясения, мучения и боль жертв, если сравнить реальный ход событий с тем, что могло бы произойти, мы достойны того, чтобы отпраздновать горстью вишен время, в которое живем. И верить, что оно не будет столь коротким, как в песне Жан-Батиста Клемана⁸.

Пришло время праздновать победы, Хорхе, и пришло время проанализировать их, чтобы закрепить и увеличить. Под столкновением геополитических тектонических плит происходит другая война, гораздо более важная и определяющая, которая завершится тем, что перевесит первую. И так как она радикально асимметрична по своей природе, мы выиграем ее — войну за смысл жизни, как сказали бы ситуационисты. Ни один из вражеских режимов не может достичь наших результатов в сокращении экологического следа или в отношении индекса Джини. Но есть и более значимые факты. Мы много говорим о свободном времени на душу населения, в этом мы чемпионы. Но наша soft power почти не использовала аргумент, который мне кажется определяющим: почти исчезло массовое потребление анксиолитиков и антидепрессантов, которое характеризовало испанское общество (особенно его женскую часть) менее 30 лет назад. Идея счастья вызывает особенные дискуссии, но даже в этой области мы продвигаемся вперед.

Роскошная нищета: считаю, это ключ к нашему успеху. Культурная революция, начавшаяся в конце 20‑х годов и кипящая сегодня во всем мире, является самым мощным орудием массового строительства на службе нашего проекта. Нам удалось ее предвидеть. Но ее реальное богатство сокрушило наши самые лихорадочные утопические мечты. Я имею в виду тот проект визионерского предвосхищения отрицательного экономического роста — «Однажды в Мостолес»–2030. В сущности, здесь мы сделали недостаточно⁹.

Составить карту роскошной нищеты и ее практик — невыполнимая задача. Особенно потому, что «деуниверсализация мира», вызванная сокращением транспортной системы, которая так сильно увеличила географические дистанции, заставляет локальную специфику расти головокружительными темпами. В каждом городе, каждом биорегионе возникают новые идеи и новые обычаи. Ни один наш политический конкурент не может этого отрицать: основами экосоциалистического проекта являются экономическая и личная безопасность, социальная справедливость, свободное время, безопасность, реструктурирование сообщества и строгая экологическая релокализация повседневной жизни в сторону эффективной устойчивости, которые способствуют одной из самых захватывающих культурных трансформаций в истории. Неолиберализм навязал свою антропологическую мутацию за 40 лет. Мы на пути к тому, чтобы сделать это за меньшее время.

Эпицентром стала перестройка общественных связей при сохранении лучших достижений неолиберализма. Нежеланное одиночество, ставшее психологической проблемой у населения, сейчас уже почти искоренено. Сегодня люди больше не могут представить свою жизнь без широких, прочных и разнообразных семейных и дружественных связей, которые позволяют проводить время в хорошей компании и принадлежностью к которым можно гордиться. Мы живем в разных племенах, как это сформулировала Каролина дель Олмо в своей впоследствии столь популярной концепции¹⁰. Но, в отличие от традиционных общин, они не жесткие. Не пропагандируют гомогенность и не осуждают идеологическую или сексуальную ересь. Наоборот, они ее поддерживают. И, в отличие от эконационалистических сообществ, наши открыты, щедры, космополитичны и не теряют связи с хорошими традициями, которые стоит сохранить.

Здесь важную роль сыграл экофеменизм… Как и любой другой феминизм, он настаивал на полном равенстве женщин, что укрепило идею о человеческом равенстве именно в тот момент, когда люди готовились к самой тяжелой в истории битве, которая произошла в следующую половину века (делиться с другими или убивать в переполненном мире). И привела к двум важным последствиям. Во-первых, бесповоротно ввела нас, мужчин, в мир заботы. «Ковбой-экономист» (Боулдинг), который есть внутри каждого мужчины, не смог бы лучше окунуться в реальность, чем через пение колыбельных или подмывание задниц престарелых родителей. Сегодня глубокая мудрость, заключающаяся в том, что жизнь может быть прожита только при осознании нашего младенческого состояния, а не при освобождении от него, больше не исключительная компетенция бабушек и матерей, поскольку бабушки и матери могут быть любого пола (как говорит Сантьяго Альба Рико¹¹). Кроме того, наш экофеменизм способствовал этой перемене без идеализации заботы — так же, как это делает эконациональный патриархат: забота необходима и ценна, но изнурительна. Поэтому наши политики придумали сеть, где публичное и общее для каждого из нас объединяется, чтобы забота стала общественной, а не только семейной обязанностью. В нашем экосоциализме нет необходимости уничтожать личность какого бы то ни было члена группы в интересах выживания остальных.

Во-вторых, экофеменизм стал лучшим вектором для популяризации экологической философии и ее идей: экозависимости, взаимозависимости, конечности и предвзятости метода, которым капиталистический рынок измерял материальное богатство и определял труд, не учитывая самое важное. Мы уже много раз это обсуждали, но надо подчеркнуть: какое же счастье для наших республик, которые смогли тогда избрать Яйо первой президенткой Иберийской конфедерации после судорожного конституционного процесса¹²! В старой Испании и Португалии процесс консолидировался так быстро, и мы смогли так далеко продвинуться, потому что столь эмоциональный и выдающийся публичный дискурс Яйо уничтожил контраргументы. Яйо стала тараном, который в решающий момент позволил нам выиграть медийную войну с большим разрывом. Лидерские фигуры всегда проблематичны. К счастью, Яйо никогда не желала этой должности и избегала ее, пока могла, что, несомненно, способствовало ее успешной работе.

Хочу еще раз отметить, что новые племена — не просто место для общественной реакции. Наоборот. Один из самых захватывающих эффектов происходящего — то, о чем ты уже размышлял в своем стихотворении много лет назад: день, когда «архипелаги личных мест» вытеснили общие места¹³. Этот день настал. Люди больше не собираются вокруг общих мест, избитых фраз или неловкого молчания. Племена объединены близкими языками и общими, совместно созданными значениями. Крайнее антропологическое разнообразие капиталистического рынка не исчезло, а, наоборот, стало сильнее. Но оно воспроизводится не покупкой и продажей вещей, а благодаря тому, что мы делимся с любимыми своим временем, которого сегодня у нас так много. Повсюду я нахожу что-то, что раньше было только смутно различимым лишь в отдельных привилегированных группах: волшебство коллективного гения. Все кажутся глубоко вдохновленными и поистине одаренными в том, чем они делятся со своими близкими. Ощущение, что каждый играет в составе dream team в какую-то неповторимую одержимость: здесь ископаемые, там — босса-нова, в другом месте — черный юмор, кушвины или теплоизоляция домов. Сегодня у всех по пять-шесть страстей, крайне специфических, которые нас объединяют и выявляют в нас лучшее. Многие из этих увлечений связаны с удовлетворением потребностей, больше не зависящих от рынка, — как, например, работой во влиятельных организациях, занимающихся биостроительством, агроэкологией или ремеслами. Мы ушли далеко от автономного общества, которое отстаивал Адриан, но обрели материальную независимость, и локальная устойчивость заметно улучшилась¹⁴. Отсюда следует, что сообщество, без сомнения, — лучшая лаборатория антропологических инноваций.

Из всех этих новых черт лучше всего предвосхитила скудные экологические утопии прошлого (думаю об «Эктопии» Эрнеста Калленбаха) биофилия, в которую ты тоже вложил немало усилий. Сегодня наслаждение природой и ее потрясающей красотой — не просто приключение на выходные. Это счастливый брак. В Ферроле миграции морских птиц, персеидов или просто очередной шторм превратились в массовые зрелища — как в прошлом хорошие кинодебюты. Недостаток в контакте с природой у детей был исправлен в школе: опыт тесного общения со сверстниками на свежем воздухе, который в наше время они получали только в летнем лагере, — сегодня часть комплексного образования в течение всего года. Либералы нас презирают и обвиняют в создании чего-то вроде молодых кубинских пионер-отрядов. Какая глупость! Как будто была малейшая идеологическая обработка в этом обучении жить в команде и на улице! Достаточно поговорить с любым подростком: если игнорировать характерное для их возраста витание в облаках, то их чувствительность и любовь ко всему таковы, что кажется, будто говоришь с самим Уитменом. И какой полезной оказывается Третья Культура Пако Фернандеса Буэя в качестве центра образовательной реформы, которую так хорошо сумела продвинуть наша подруга Кармен, заняв тот министерский секретариат¹⁵. Разнообразные навыки и всесторонние знания как в гуманитарных, так и в естественных науках уже не являются исключительными прерогативами университетских студентов. Это норма. Хорошие результаты заметны с юных лет. Удивительно, как мои внуки Ибай и Сальвора разбираются во флоре и фауне Артабрии — раньше такого могли достичь только биологи. Я каждый день учусь у них. Мне нравится ходить с ними и их друзьями в астрономические походы. Я убедил их сыграть в разработку карт воображаемых созвездий и придумать истории, которые объясняли сопутствующие им мифы. Я для них своего рода старый сюрреалистический гуру. Сейчас они еще слушают меня, но скоро попросят оставить их в покое.

Говоря о сюрреализме, как великолепна была эффективная демократизация артистического таланта! Если то, что мы переживаем, — не гениальный коммунизм, который восхвалял Бретон и его товарищи, то что же это тогда? Наш друг Эухенио Кастро¹⁶ никогда не поддержал бы мое заявление, но я в этом убежден. Сюрреалистический проект выполнил свою историческую задачу обходным путем и самым красивым из возможных способов: перестать быть авангардом, чтобы стать популярной привычкой. Превращение искусства в общинную землю без права собственности, anti-enclosures искусства (как это прекрасно назвал Хайме¹⁷, ссылаясь на процесс огораживания как форму первоначального накопления капитала), — постоянный источник культурной силы. И я говорю не только о тысячах музыкальных групп, процветавших в последние десятилетия. Или о многих прозаиках и поэтах, художниках или скульпторах. Или о том факте, что нет городского района без любительской театральной труппы. Если даже культ собственных снов, — нет ничего более сюрреалистического, — становится сегодня все более распространенным! Не говоря уже об экспериментах с чудесным, которые воодушевляют субкультуру «исследователей невиданного». Не зная многого о сюрреализме, они организуют конгрессы, где обмениваются своими открытиями, несомненно являющимися проблеском того, что Бретон назвал «золотом времени».

Интересно также отметить, как поэтический терроризм, сформулированный Хакимом Беем в прошлом столетии, просочившийся из того коммерческого голливудского фильма две-тысячи-двадцать-какого-то года, стал способом вульгаризации чрезвычайно плодотворных ситуационистских идей. Насколько важна неинтеллектуальная мода и как мало мы над ней работаем, Хорхе. Многие люди сегодня посвящают свое свободное время «конструированию ситуаций». Делают они это столь своеобразно и так бесхитростно, что шокировали бы Дебора. Но что есть, то есть. И забавно видеть, как группы из разных городов соревнуются за создание изобретательных шуток с большим резонансом — например, таких, как последняя в Саморе, с ложной тревогой по поводу анаконд. В этом смысле я оглядываюсь назад и думаю, что моими самыми важными книгами были небольшие публикации по психогеографии — как та мадридская, которая побуждала людей к путешествиям. Горжусь тем, что внес свой вклад в то, чтобы зачарованная [reencantado] прогулка имела в нашей экосоциалистической культуре свое небольшое инициативное сообщество. Кстати, я всегда утверждал, что индустрия видеоигр была «горькой победой ситуационизма». Как рассказывает мне мой сын Лаутаро, у нас все еще есть хорошие видеоигры, сделанные совместно на основании открытого исходного кода, — хотя уже и не те многопользовательские онлайн-платформы, которые были энергетически бесперспективны и вызывали психологическую зависимость. Но поразительно, что эстафету приняли настольные игры — и столь продуктивно: сегодня нет уважающей себя дружеской компании, которая не изобрела бы собственную настольную игру!

Эта ситуационистско-провинциальная реализация искусства не застала нас врасплох. Но что безусловно застало, так это массовый взрыв популярности спорта. Как мы могли этого не предвидеть? Очевидно, мы оба с тобой всегда разделяли предрассудки, типичные для книжных людей. Феномен десятиборья и все его производные были полны крепких экологических обещаний! Мы преодолели перекосы начала XXI века — такие, как технологическая гиперэкипировка или спортивный туризм на длинные дистанции. И должны признать, что массовые занятия спортом внесли свой вклад в экосоциализм — социологическую стабильность и качество жизни! Базовые лиги самых разных видов спорта, многие из которых являются новыми и причудливыми, — одни из самых ярких социальных событий в наших календарях. По данным Конфедеративного института статистики, почти 85% населения активно занимаются спортом. И хотя у нас все еще есть звезды футбола, харизма Лауры Акосты или Марио Луке не может сравниться с гипнотическим воздействием, которое оказывали Месси или Криштиану Роналду в начале века. Медийных идолов становится все меньше. Но хорошие примеры, близкие и доступные, множатся. И я уверен, что сегодняшние девушки из города Ферроль гораздо больше ценят возможность сыграть в средневековый футбол (матчи зрелищны, в каждой команде могут насчитываться сотни игроков) на пляже Валдовиньо вместе с Хельгой Прието (звездой городской женской сборной), чем сфотографироваться с Акостой.

Несомненно, именно этот растущий интерес к спорту в сочетании с гораздо более растительной, менее загрязненной окружающей средой и поддержанием систем общественного здравоохранения позволил нам сохранить ожидаемую продолжительность жизни. Мрачные прогнозы некоторых друзей о массовой смертности в XXI веке оказались ошибочными. И сегодня наличие более двух детей стало в наших странах почти автоматической культурной аберрацией, настолько интернализованной, насколько может быть таковым табу на инцест. Ограничительный демографический контроль? Дискуссия по-прежнему открыта, но, как несколько лет назад отмечали некоторые коллеги-феминистки, мы увидим — если предоставить женщинам равные права (репродуктивные, но также и экономические, и политические), демографический переход произойдет сам по себе, без вмешательств.

Я уже говорил об эротизации повседневной жизни. Сексуальная революция XXI века, наш «бонобический поворот», как его называет антрополог Люсия Гандара, был невероятным: какой восхитительный гегелевский синтез! Мы гораздо более распутное общество, в котором трахаются больше и лучше, с гораздо большей эмпатией, игривостью и желаниями, менее обусловленными эстетическими стандартами рекламы или жестикуляционными архетипами коммерческого порно. Вместе с тем любовное партнерство гораздо крепче, и пары друзей, которые любят друг друга, — даже супружеские! — становятся многочисленнее и сильнее, закладывая основу для всех видов семей, которых больше не душит груз прошлого. Какая разница по сравнению с навязчивой неолиберальной сексуальностью эпохи «Тиндера»! Какая восхитительная дистанция от того, что Сантьяго Альба Рико называл «миром холостяков, свободных и одиноких», неспособных влюбиться, что теперь кажется нам похожим на булимичный нарциссизм для взаимодействия отчаявшихся одиночек¹⁸! Похоже на старую песню Начо Вегаса¹⁹. Сегодня в полнолуние мужчины- и женщины-оборотни больше, чем когда-либо, предаются своим самым диким оргазмам и извращенным фантазиям. Но когда рассветает, они больше не умирают от горя, как пелось в этой песне.

Как приятно понимать, что нет никакой несовместимости между гедонизмом и устойчивостью! Настоящий carpe diem Горация, призвавшего с благодарностью наслаждаться простыми чудесами каждого дня, заменяет фальсифицированный carpe diem, ставший официальным девизом общества потребления. Чудовищные черты, с которыми мы познакомились в гедонизме Великого Ускорения, были вызваны усталостью от капиталистического накопления. Движение «Нулевой километр удовольствия» (которое очень похоже на то, что я представлял много лет назад под названием босого дендизма) несомненно является одной из самых массовых и интересных контркультур, появившихся в последние годы. Его последствия широко распространены: такие направления, как дизайн интерьера, массаж или украшение одежды своими руками сегодня являются частью широкого движения DIO (do it ourselves). Наша экосоциалистическая кухня с использованием местных продуктов становится все более изысканной. Поскольку у людей появляется больше времени, то ни одно общественное мероприятие не обходится без вкусной еды, домашнего вина, пива и фруктов из садов, в которых местные производители восстанавливают почти утерянные сорта. Если бы существовал чувственнометр, который измерял бы разнообразность и интенсивность ощущений, этот анонимный вклад в сеть взаимности, сотканной из рецептов, то он высмеял бы авторский кухонный рынок начала века.

Даже употребление наркотиков утратило свою старую функцию инструмента массовой медикаментозной терапии и социального контроля, который под видом запретного управлял коллективными состояниями тревожности и разочарования, вызванными капиталистическим отчуждением. Как и раньше, сегодня молодые люди перечитывают эссе Хаксли или Кастанеды как книги, которые посвящают их в важные тайны. И проводят много часов, собирая психотропные вещества, которые им предлагает местная экосистема (здесь, в Галиции, вызывают фурор грибы, растущие в глубинах новых лесов, пришедших на смену старым эвкалиптовым плантациям). Но в рамках новых мировоззрений эти набеги в неизведанные сферы сознания больше не кажутся ни смешными, ни поверхностными.

Хотя проходят годы, мне трудно примириться с возвращением духовности — как традиционной, так и новой, пусть это и явление великого момента. Хотя я и признаю ее важность. Конечно, в политическом плане союз с христианством был необходим. Оглядываясь назад, следует признать, что Laudato Si’ была одним из важнейших документов века, а, следовательно, и истории вообще. Сочетание буддийской и даосской мудрости с эллинистической этикой (особенно с Эпикуром), в котором ты был первопроходцем, заложило основу нового морального здравого смысла, на котором мы остановились²⁰. И я согласен с тем, что последняя великая антропологическая задача, еще стоящая перед нами, — это замена антропоцентрической парадигмы на биоцентрическую (хотя я все еще думаю, что на это уйдут тысячелетия), которая может произойти только благодаря успеху геянизма, в настоящее время находящемуся в зачаточном состоянии (несмотря на то, что некоторые из его выражений все еще кажутся мне бредовыми и ужасно раздражающими с политической точки зрения). В конечном счете этот культурный взрыв сострадания, это всеобщее признание конечности как дара, а не как препятствия были бы невозможны без возвращения духовности. И, без сомнения, спасение души или, проще говоря, медитация — это тот вид практики, в помощью которого можно сконструировать смысл жизни, примиряющий с конечностью планеты.

Этот небольшой рассказ о наиболее выдающихся чертах роскошной бедности как культурной революции, даже не будучи новым, думаю, позволяет лучше оценить наш потенциал. То, что движет российскими демонстрантами, а также волной молодежи, грозящей потрясти основы Американской демократической партии, как это сделала Александрия 30 лет назад, — не просто страх перед климатическими изменениями: это растущая соблазнительность нашей строгой и экологически чистой модели счастья.

Закончу признанием, Хорхе: я смотрю на своих внуков и чувствую то, чего никогда не ожидал почувствовать на этом этапе. Всю жизнь я мучился от предчувствия осуждения со стороны следующих поколений. Необходимости отвечать на их упреки за разрушенный мир, который мы оставили им в наследство. Но, честно говоря, я вижу, как они растут среди даров роскошной бедности, и во мне шевелится нечто, похожее на здоровую зависть. Было бы мне сегодня 15 или 20 лет! Продолжая строки из «Времени вишен», — ведь мы празднуем Коммуну, — я вижу, что у сегодняшних девушек гораздо больше безумия в головах, а у современных влюбленных гораздо больше солнца в сердце, чем было у нас. Когда меня мучают сомнения и тревоги, я держусь за их новую радость.

Прощай. С наилучшими пожеланиями от твоего друга Эмилио.

Перевод с испанского Олеси Власовой
Редактор Лера Конончук

---

---

1. Одонтология — наука, изучающая строение, вариации и эволюцию зубочелюстной системы. (Прим. SPECTATE)
2. Riechmann J. Secretaría de Estado de Erotismo Odontológico // Fracasar Mejor, Tarazona: Olifante, 2013. Pág. 130.
3. Santiago Muíño E. El cortísimo siglo XXI, La Maleta de Portbou, nº36, 2019.
4. Концепция «Века Великого испытания» пронизывает все творчество Рихманна. См.: Riechmann J. El Siglo de la Gran Prueba, Tegueste: Baile del Sol, 2013.
5. Отсылка к Эктору Терехо, депутату-экологисту из партии Más Madrid на XI сессии Мадридской ассамблеи, с которым я написал в 2019 году ¿Qué hacer en caso de incendio?, Madrid: Capitán Swing.
6. Эта мысль постоянно возникает в работах Рихманна. См.: Riechmann J. ¿Vivir como buenos huérfanos? Madrid: Catarata, 2017.
7. По поводу исторически новаторского характера правительства Трампа см.: Santiago Muíño, E. “De nuevo estamos todos en peligro” en Petróleo, Barcelona: Arcadia, 2018.
8. Le Temps des cerises («Время вишен»), песня Жан-Батиста Клемана (1866), ставшая одним из гимнов Парижской коммуны.
9. Краткое изложение сути этого проекта можно найти здесь: Santiago Muíño E. Será una vez Móstoles 2030”, 2019, доступно по: https://enfantsperdidos.com/2018/10/22/sera-una-vez-mostoles-2030/
10. Del Olmo C. ¿Dónde está mi tribu?, Madrid: Clave Intelectual, 2013.
11. Alba Rico S. Ser o no ser (un cuerpo), Barcelona: Seix Barral, 2017.
12. Отсылка к антропологу и экофеменистской мыслительнице Яйо Эрреро. См.: Herrero Y. Sujetos arraigados en la tierra y en los cuerpos, en Petróleo, Barcelona: Arcadia, 2018.
13. Поэма «К Седьмому интернационалу» взята из книги: Riechmann J. Entreser. Poesía reunida 1993–2007, Caracas: Monte Ávila Editores, 2013.
14. Об экологизме и политической автономии см.: Almazán A. La actualidad del ecologismo como propuesta de autonomía // Riechmann J. et al. Ecosocialismo descalzo: tentativas, Barcelona: Icaria, 2018.
15. Об идее Третьей Культуры см.: Madorrán C. “Buscando un candil. Movimientos de Ilustración para el Siglo de la Gran Prueba” // Riechmann J. et al. Ecosocialismo descalzo: tentativas, Barcelona: Icaria, 2018.
16. Отсылка к Эухенио Кастро, члену Сюрреалистической группы Мадрида и автора книги: Castro E. La flor más azul del mundo, Logroño: Pepitas de Calabaza, 2018.
17. Отсылка к Хайме Винделу, историку экосоциалистического искусства и автору текста: Entropía, capital y malestar: una historia cultural //Jappe et al. Comunismos por venir, Barcelona: Icaria, 2019.
18. Alba Rico S. Leer con niños, Barcelona: Random House, 2015.
19. Отсылка к песне Ciudad Vampira с альбома Начо Вегаса Resituación (2014).
20. См.: Riechmann J. ¿Vivir como buenos huérfanos?, Madrid: Catarata, 2017.