Лизавета Матвеева
куратор, инициатор открытого письма деятелей культуры
Принятый Государственной Думой в первом чтении законопроект №1057895–7 «О внесении изменений в Федеральный закон “Об образовании в Российской Федерации”» вызывает у меня очень большие опасения. Можно по-разному его оправдывать, объясняя возникновение этой инициативы необходимостью контролировать стихийно разрастающийся феномен «диванных экспертов» и «инстацыган». Но, увы, формулировка этого законопроекта предельно размыта, а как показывает практика и исторический опыт в нашей стране, именно такие неконкретные законы выполняют функцию репрессивных, цензурирующих норм, направленных на прослойку критически мыслящих и активных граждан и созданных не на пользу, а во вред.
То, как определяется просветительская деятельность в законопроекте, позволяет относить к ней любую деятельность: от арт-бранчей и сайенсслэмов до экскурсий и дискуссий. Я делаю выставки и разного рода мероприятия, во время которых происходит распространение информации и обмен опытом, а новый законопроект призван контролировать именно такого рода деятельность. Нужно понимать, что большую часть реализуемых проектов в нашей стране, если это не музей и не институт, создают энтузиасты с минимальным количеством ресурсов, а часто совсем без денег. Если нам придётся тратить своё время, внимание и силы на ещё какие-то дополнительные согласования, скорее всего мы все будем вынуждены отказаться от своих идей и планов вовсе.
Другой тревожный звоночек в этом законе — это контроль международных обменов. Предполагается, что любое привлечение иностранных специалистов к осуществлению просветительской деятельности требует получения дополнительных разрешений от государства. Опять же, для низовых инициатив это большое обременение. Наличие этого пункта в законопроекте вписывается в общую логику антизападной политики нашего государства, которое обрубает все возможные и невозможные связи российских граждан с иностранными коллегами.
Подводя итог, этот законопроект — очередной репрессивный инструмент цензуры, носящий изоляционный характер, и нужно сделать все возможное, чтобы он не был принят. Важно говорить и писать об этом, важно делать петиции, открытые письма, отправлять письма чиновникам — нам всем нужно объединяться и противостоять этому безумию, нас уже давно поджимают, но это не значит, что нужно опускать руки и сдаваться.
Лично я была очень расстроена из-за самого законопроекта и еще больше из-за того, что в моей профессиональной среде не было никакого общественного резонанса. Я очень рада, что мои коллеги поддержали меня и мы составили открытое письмо, которое подписали более 1000 человек. В такие моменты возрождается надежда на то, что еще все можно изменить.
Максим Жук
кандидат филологических наук, организатор и лектор просветительского проекта «Культурная интервенция», автор и ведущий интернет-радио «ЖУК-FM»
Есть информация, которой не должны владеть все. Например, как сделать ядерную бомбу или воскресить Сталина. Но доступ к культурным и научным знаниям должен быть у всех, так как они показывают нам богатство мира и многообразие способов его интерпретации. Просветительское движение в нашей стране возникло не на пустом месте. Это наша ответная реакция на многолетний процесс уничтожения российского образования. Сам факт существования огромного количества просветительских инициатив от блогеров-одиночек до крупных проектов говорит не только о культурном голоде и запросе на знания, но и провале образовательной стратегии государства.
Желание чиновников управлять содержанием знаний, формирующих представления человека о мире и себе, — очень плохой признак. Если бы я был конспирологом, то, наверное, сказал бы, что кто-то очень хочет, чтобы у всех в голове была одна монолитная картина мира и единая система ценностей, не предполагающие свободы выбора. Но, судя по всему, авторы этого законопроекта вряд ли мыслят такими категориями. Мне кажется, они просто хотят «забежать вперед генеральной линии», как писал Андрей Платонов. Но я почти уверен, что многие крупные государственные фигуры были бы не против реализовать такую тоталитарную утопию.
Я преподаю литературу в университете. Программа по моему предмету очень сильно урезана, у некоторых специальностей на всю мировую литературу отведен один семестр от Гомера до постмодернизма. Поэтому, если позволяет время, я веду факультативные занятия, чтобы как-то заполнить пробелы в образовании студентов-гуманитариев. И я не буду просить на это разрешение у тех, кто разрушает высшее образование. Тем более, что этот законопроект нарушает 44 статью Конституции: «Каждому гарантируется свобода литературного, художественного, научного, технического и других видов творчества, преподавания». Мне будет проще заняться чем-нибудь другим. Например, написать новую книгу или докторскую диссертацию, если и это не запретят.
Кроме того, последние 11 лет я веду просветительский проект «Культурная интервенция». Это мои лекции по истории мировой литературы и культуры, которые я читаю для вольнослушателей как вживую, так и в YouTube на волнах своего литературного радио «ЖУК-FM». Опять-таки я не хочу ни с кем согласовывать содержание своих лекций и получать на них разрешение.
Чем грозит принятие «закона по борьбе с просвещением»? Если он будет исполняться и дополняться, то это может обернуться нарушением нормального культурного кровообращения России. Но, как верно говорит Михаил Гельфанд, в полном объеме этот закон невозможно реализовать. Просвещение — это не только «Арзамас», «Магистерия»», «N+1» и другие крупные проекты. Это тысячи людей по всей стране: читательские паблики в соцсетях, клубы любителей фантастики, философские кружки, многотысячные каналы в YouTube, посвященные культуре и науке. Каким глубочайшим образованием должны обладать чиновники, чтобы быть компетентными во всех областях знания? Где найти таких ренессансных титанов-бюрократов? Поэтому закон будет применяться избирательно против идеологических противников. Например, против анархистов, антисталинистов, либертарианцев и других.
Что мы можем сделать? Подписывать петиции, распространять информацию, выражать свое возмущение, держать этот вопрос в актуальной повестке. Как показывает практика, широкая ответная реакция способна остановить механизм, запущенный властью.
Элла Россман
преподавательница Антиуниверситета
Когда мы в Антиуниверситете увидели этот законопроект, то испытали шок. И так достаточно законов, которые сковывают нормальный адекватный диалог, и принятие поправок в закон «Об образовании» может вбить последний гвоздь в крышку гроба. Если их примут, то под вопрос будет поставлено легальное существование Антиуниверситета: возможно, нам придется совсем уходить в подполье. Конечно мы подписали и репостили петиции и открытые письма, но что делать дальше — не понятно. Протестуют не только такие маргинальные и небольшие группы как наша, но и «серьезные» люди из РАН, известные ученые и общественные деятели, например, астрофизик Сергей Попов, популяризатор науки Георгий Васильев. Но я думаю, этого в данном случае может быть не достаточно.
Откуда появились поправки, ясно из сопроводительной записки к ним. Когда преподавателей начали выгонять из университетов и школ за публичную активность и политические позиции, высказанные в своих соцсетях или СМИ, они начали создавать независимые проекты, такие как Свободный университет, Антиуниверситет. Студенты, которых попытались оградить от «опасных» кадров, пошли за преподавателями — и оказались в «серой» зоне, в пространстве, которое не зарегулировано.
Независимые проекты вызывают огромный интерес у большой аудитории, потому что образование в школах и университетах обезличено, бюрократизировано и контролируется сотрудниками госбезопасности, которые открыто наблюдают, кто, что и как преподает, пишет, работает. Высшее образование сейчас в двойном кольце: с одной стороны — государственная цензура и репрессии, а с другой — неолиберальные формулы, из которых следует, что университеты должны работать, как бизнесы, а образование преследовать исключительно практическую цель, например, готовить человека к выходу на рынок труда. Внутри этих дискурсов и конкретных действий образование задыхается, и пространства для адекватного разговора, обмена идеями, создания смысла практически не остается.
Мы в Антиуниверситете являемся сторонниками критической педагогики, утверждающей, что свободное образование необходимо для развития общества. В коллаборации учителей и учеников, в трансдисциплинарном диалоге можно найти общие решения таких проблем как неравенство, несправедливость распределения ресурсов, эксплуатация. Сегодня трибун для обсуждения таких проблем в государственных университетах практически нет. Студенты чувствуют это, многие из них не довольны своей учебой и ищут смыслы там, где власть, рыночные институты, неолиберальная идеология могут в меньшей степени контролировать учебный процесс.
Всевозможные университетские администраторы и менеджеры сегодня буквально заражены неолиберальной идеологией. Они грезят наукометрией и «практикоориентированностью». Наверное, им кажется, эти вещи обезопасят их от политического давления, а также сделают «полезными» и весомыми в глазах родителей и абитуриентов (то есть, в рыночных терминах, «целевой аудитории»). Они находятся внутри такой парадигмы частично вынужденно, частично по своей воле, на волне иллюзий о справедливом и всерегулирующем свободном рынке. Но, мне кажется, для широкой публики эта парадигма становится все менее привлекательной. Люди идут за образованием не только потому что им нужно потом зарабатывать, но и за ответами на большие вопросы о жизни, о себе, о том как устроено общество и как оно должно работать. Образование, задушенное бюрократией, спецслужбами и хищнической неолиберальной терминологией, на эти вопросы не отвечает. Студенты чувствуют неудовлетворенность и ищут другие источники.
Я вижу огромный запрос на педагогику, в которой нет жесткой вертикали. Люди ищут место, где возможна дискуссия, возможен обмен опытом, совместный поиск ответов на вопросы, на которые нет однозначного ответа. Классно, что этот большой запрос есть у молодой аудитории. В свободных и независимых образовательных пространствах рождается критическая мысль, личная позиция, собственное мнение, а это то, что наш режим, который построен на отсутствии личного мнения, соглашательстве, отсутствии анализа поступающей информации, ощущает как большую опасность. Законодатели видят, что молодежь негативно относится к происходящему в стране, что у Путина минимальный процент поддержки среди молодого населения. Поэтому они пытаются убрать тех, кто «портит» молодые умы, кто запускает критическую мысль. Поправки в законопроект «Об образовании» родились из попытки оградить молодежь от любого «негативного» влияния и задушить последние пространства публичной дискуссии и адекватного (само)образования в стране. Такие законопроекты возникают из паники власти, из страха, что они теряют контроль над населением, что наш «плебисцит» не работает.
Я не думаю, что мы сейчас можем все это остановить. Даже события последних дней — ужасные и странные решения по Навальному, митингам, аресты, судебный и полицейский беспредел — показывают, что власть полностью расторможена, границ дозволенного больше нет. Их не интересует даже видимость законности. Поэтому у меня нет иллюзий насчет принятия этих поправок. Сейчас мы с командой больше думаем над тем, в какой форме дальше работать. Договариваться с этой гнилой властью и силовым аппаратом, ходить к ним с несчастным лицом и что-то утверждать и визировать мы не собираемся. Может быть, удасться остаться незаметными. Пока мы просто продолжаем свою работу.
Оля Белова
художник, арт-критик
Мне бы очень хотелось ошибаться, но, боюсь, закон будет принят, и очень скоро нам придется как-то приспосабливаться к новой реальности. К сожалению, эта реальность лишь отчасти будет бюрократической (о, как бы хотелось, чтобы ворох дополнительных бумажек и цепь согласований были самой главной проблемой!). Мы все прекрасно понимаем почему и для чего принимается этот закон. Мы понимаем против кого и как он будет применяться. Логика «как бы чего не вышло» и вечный страх проверяющих перед начальством приведут к последствиям (пока) плохо предсказуемого масштаба — будут блокироваться и редактироваться самые невинные образовательные программы. А так как свято место пусто не бывает, непременно появится масса псевдопатриотов, держащих нос по ветру, с ворохом «образовательных» программ на любой, самый взыскательный, ура-патриотический вкус.
Если закон будет применяться широко, повсеместно, мы довольно скоро окажемся в дивном новом мире, в котором из образования полностью полностью уйдет всякое критическое мышление. К независимым культурным центрам в этой новой логике возникнет очень много идеологических вопросов. Но самое, пожалуй, неприятное, что этот закон еще больше усилит внутреннюю цензуру, сожрет еще немного внутренней свободы. Все больше и больше хороших людей будут переключаться в режим «как бы чего не вышло». И на самом деле именно эта внутренняя цензура — самое страшное и действенное оружие. Конечно, все зависит от того, насколько усилится нынешняя паранойя власти, но особых надежд на благоприятный исход нет. Потому хочется нам всем пожелать сил, терпения и оставаться свободными хотя бы внутри. Только внутренняя свобода может рано или поздно привести к свободе внешней.
Вадим Квачев
социолог, преподаватель Антиуниверситета
Кажется, почти все исследователи в области социальных наук (может быть, кроме многих экономистов) согласны, что общественные процессы предсказать почти невозможно. Однако мы можем изучать историю для того, чтобы понять, что происходит и может происходить сегодня.
В 1979 году в Великобритании на пост премьер-министра была избрана представительница консерваторов Маргарет Тэтчер. Программа консерваторов, по словам самой Тэтчер, была направлена на централизацию и стандартизацию системы образования и на уничтожение в ней «прогрессивной ортодоксии» и «идеологии сексуального освобождения». Не уверен, что в долгосрочном масштабе консерваторы справились со вторым, но, кажется, первое — их подлинное организационное наследие. Была выстроена система министерского контроля, единая образовательная программа, единые экзамены. Это позволило лишить школы автономии и подчинить их единому центру власти с помощью контроля за их финансированием. Чтобы исключить своеволие учителей, правительство Тэтчер также продавило в борьбе с учительскими профсоюзами в 1987 году закон о пересмотре принципов оплаты труда учителей. Все эти формы контроля и централизации подавались под видом увеличения свободы выбора потребителей (родителей), децентрализации (ведь контроль основывался на «объективных» показателях деятельности и финансовых стимулах, а не на прямом принуждении), соответствия требованиям рынка (через стандартизацию образовательных программ на общегосударственном уровне).
Чему может научить нас опыт политики тэтчеризма 1980‑х в сфере образования? Образовательные реформы, которые проводились в России в последние 20 лет и которые включали, кажется, почти все те же самые переменные (соответствие требованиям рынка, финансовая дисциплина университетов, централизованный контроль за образовательными программами), что и в реформе школьного образования в Великобритании в 1980‑х, лишили университеты остатков автономии: администрация вузов оказалась уязвимой к финансовому и административному давлению «сверху», профсоюзы и независимые объединения преподавателей и работников если где-то и существуют, то постоянно подвергаются атакам.
Лишение автономии за последние 20 лет принесло в профессию преподавателя и «отчуждение от творческого преподавательского труда» (так однажды выразился один из коллег на совместной конференции): сегодня то, что вы рассказываете студентам, подвергается суровому контролю со стороны внутри- и внешнеуниверситетских проверяющих инстанций. Некоторые преподаватели и ученые ушли от навязчивого бюрократического контроля в сферу просветительства: именно этим объясняется расцвет всевозможных курсов, открытых лекций, блогов после 2010‑х. До недавнего времени эта область была своего рода отдушиной для тех, кто не мог или не хотел свободно говорить на своем основном месте работы.
Сегодня государство взялось и за это, последнее, неурегулированное пространство. Иногда оно действует рыночными неолиберальными методами (сокращение финансирования), иногда — откровенно авторитарными (прямой запрет). Недавние протесты показали, что инструменты контроля тонкой настройки могут использоваться и будут использоваться в политических целях: преподавателей уже увольняли в нескольких университетах прямо или косвенно за политическую деятельность. Здесь мы видим как раз то, что с точки зрения формально-юридической логики выглядит как рыночные методы: как правило говорят о том, что истек краткосрочный контракт, или что преподаватель был признан неэффективным работником и поэтому уволен. Важно вот что: именно архитектура неолиберальных реформ в России 2000‑х сделала возможным то, что происходит в России 2020‑х: уничтожение автономии и финансовая дисциплина подавили всякую волю к сопротивлению и дали эффективные инструменты для воздействия на недовольных.
Там, где нельзя будет регулировать посредством рыночных неолиберальных механизмов, мы будем наблюдать прямое авторитарное вторжение государства. Закон об урегулировании просветительской деятельности относится именно к такому случаю, то есть к прямому запрету, лицензированию и контролю.
Ярослав Алёшин
куратор
Думаю, среди участников этого опроса вряд ли найдутся те, кто положительно воспринял обсуждаемые поправки в закон «Об образовании в Российской федерации». Все мы (надеюсь) подписали соответствующие письма и петиции, к которым мне и остается только адресовать тех, кто еще не в курсе. Здесь же, думаю, имело бы смысл поговорить о другом. О том, в чем именно состоит социальный смысл этих поправок и какие последствия их принятие может иметь для всех нас.
Вопреки распространенной аргументации критиков подобного законотворчества, я не слишком верю в недалекость или неадекватность его инициаторов. Наоборот, мне кажется, у них всегда есть четкая логика и конкретный социальный адресат. В данном случае это, прежде всего, та страта культурных работников и специалистов, которая оформилась (в Москве и ряде других крупнейших российских городов) в ходе общественного подъема начала 2010‑х. Те, для кого микроэкономика лекций, мастер-классов, публичных дискуссий и проч. в зазорах между официальной системой культуры, частными институциями, фондами и НКО является значимым источником средств к существованию и базой персональной публичной стратегии. Та среда, которая существует в тесном симбиозе с институциональной системой и служит транзитной зоной или своего рода биржей труда для ее сотрудников. Наконец, то социальное поле, в котором, как хорошо известно всем нам (включая авторов законопроекта), находит ресурсы для жизнедеятельности всякое живое инакомыслие.
Существование этой среды как достаточно масштабного и требующего интеграции явления было осознано властью по итогам массовых выступлений 2011-12 годов. «Культурный ренессанс» последующих лет имел ряд практических задач: перестройка существующей системы культуры для нужд современной городской аудитории, возвращение последней с условной «улицы» и из плохоконтролируемого интернета на управляемую территорию публичных культурных площадок, а также достижение некоторого социального компромисса с цехом «лидеров мнения», «культуртрегеров» и прочей социально-активной интеллигенцией, которой, таким образом, было предложено и пространство для высказывания, и источник дохода.
Общественные рамки этого компромисса, впрочем, с самого начала имели весьма ограниченный характер. Финансирование культуры в целом было и остается одним из самых скудных разделов федерального бюджета. Модернизационный пафос флагманских проектов (новых библиотек, музеев, культурных центров или культурных кластеров) диалектически оттеняется глубокой нищетой отрасли в масштабах страны. Десятки тысяч ее работников составляют одну из самых низкооплачиваемых категорий бюджетников. Сотни учреждений культуры в регионах не только не могут позволить себе просветительские программы, но и не имеют достаточных средств даже на нормальное ведение профильной работы.
Предлагаемые ограничения вполне закономерны. Исторический компромисс «креативного класса» и власти должен быть пересмотрен на новых условиях последней. Но, возможно, вопреки явным указаниям авторов законопроекта, охранительная логика играет здесь скорее вспомогательную роль. Стоит вспомнить о разворачивающейся параллельно разработке законодательства о так называемых «креативных индустриях»1, к числу которых отнесена и образовательно-просветительская деятельность. Похоже, что именно в этом различении между «культурным» и «креативным» производством закладывается новая архитектура отношений между государством, частным капиталом, профессиональной средой и широкими слоями общества, в которой функции системы культуры и нелицензируемой просветительской деятельности будут редуцированы до простого воспроизводства официальной идеологии, в то время как всему прочему будет предоставлена свобода существовать в рамках, например, социального предпринимательства, креативных стартапов или меценатства. Иными словами, вне логики социальных гарантий государства и вне его средств.
Вместе с тем уже сейчас мы видим важный процесс развития разнообразных творческих самоорганизаций, кружков и других низовых культурно-просветительских инициатив, действующих, как правило, в слепых зонах регулирующего законодательства или вообще без оглядки на таковое. Именно эта среда, дальнейшие рост и развитие которой в обсуждаемых обстоятельствах вполне логично было бы предположить, должна стать полем обсуждения новых общественных и политических смыслов, связанных с понятиями «просвещение» и «просветительская деятельность»; вернуть им родовую связь с прогрессивной общественной мыслью и эмансипаторными движениями прошлого.
Станислав Шурипа
художник, куратор, преподаватель Института проблем современного искусства
Сфера образования и просветительской работы основана на принципах, формировавшихся столетиями в интеллектуальном горизонте европейской цивилизации, частью которой традиционно является и Россия. Важнейшим этапом этой эволюции стали идеи Руссо, Вольтера, Канта и других мыслителей эпохи Просвещения о том, что основа культурных ценностей — универсальные законы разума, свободного от средневековых ограничений, от слепого подчинения авторитету и равная доступность их каждому человеку, действующая поверх государственных, социокультурных или гендерных границ. Универсализм — это главная традиционная ценность в области производства и циркуляции знаний; здесь нет «ни эллина, ни иудея».
Поэтому те, кто занимается образованием, интеллектуалы, ученые, люди искусства традиционно чувствуют свою принадлежность к международной среде, которую начиная с эпохи Возрождения принято называть «Республикой ученых», Republica Litteraria (в дословном переводе — «Республика писем»). Причастность к этой Вселенной знания определяется участием в научном и культурном обмене с тех пор когда, еще за пару веков до Просвещения, начали активно переписываться между собой ученые-гуманисты, обмениваясь в своих письмах знаниями, опытом, наблюдениями и комментариями, руководствуясь ценностями толерантности, открытости, уважения к другим и их культурным спецификам.
Образование, заключенное в национальные границы, подчиненное авторитарному администрированию обречено на стагнацию и даже хуже — на то, чтобы действительно стать лишь инструментом власти. В искусстве, культуре, в гуманитарных дисциплинах (не говоря уже о науках о природе) задавать идеологические границы познания — значит лишать смысла поиск истины — как научной, так и художественной. Именно закрытость и политические ограничения — это главные препятствия для производства и циркуляции знаний, чему в истории множество доказательств. Ограничение возможностей для обмена знаниями может быть идеологически выгодным для кого-то в краткосрочном плане, но в долгосрочной перспективе это толкает любую закрытую систему к безнадежному отставанию и проигрышу открытым системам.
Дмитрий Хаустов
редактор Spectate
При всех бесспорных его достоинствах, самое удачное в известном просветительском бестселлере Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось» — это, на мой вкус, название. А в этом названии самое интересное — это внезапный, афористический переход от первой его части ко второй, от «было навсегда» к «пока не кончилось». И, хотя автор на всем протяжении книги описывает «навсегда» с его вненаходимостью и перформативными сдвигами ритуального дискурса, главное — это переключение на «кончилось», связанное с тем, что ритуальный дискурс однажды забуксовал, прорвал свою шизофренически-тавтологическую циркуляцию и «вдруг» перестал самовоспроизводиться… Так вот, в нашей ситуации с запретом на просвещение (а принимаемые меры — это как раз попытка запрета на просвещение, потому что в собственном смысле просвещение внутри предлагаемых мер существовать не может и не будет), на первый взгляд, мало нового. Нельзя ведь сказать, что у преподавателей-просветителей вчера еще была подлинная автономия, а тут вдруг коварные бюрократы ее отнимают. Фактически бюрократы всегда были рядом и что-то там отнимали, а видимость автономии преподавателей состояла в том, что до поры до времени до них редко кому было дело. Но преподаватели были и остаются госслужащими, подчиняющимися начальству, и это начальство решает в обход компетенции преподавателей и ученых, где, как и в каких размерах позволительно грызть или там покусывать научный гранит. Учитывая хорошо известный культурный и образовательный уровень чиновничества, это — готовая катастрофа для науки и образования, но эта катастрофа, опять же, не новость, она «была навсегда» и теперь только больше обозначилась. Некоторые из тех, кто всегда это понимал и не хотел с этим мириться, давным-давно ушли из системы «гос/образования» в свободное плавание, в котором они находили себе увлекательные возможности для занятия просветительской деятельностью без санкции сверху. Верно, теперь под угрозой и эти люди, и их просветительское партизанство. Но я почему-то за них не боюсь, ведь у них уже есть неплохой опыт ускользания, и теперь он станет еще виртуознее. Нам всегда есть куда ускользать, пока супостат сосредоточенно «блокирует телеграм» — да так эпично, что мы все хорошо осведомлены о естественных пределах его умений и навыков (ведь не только просвещение, но и невежество дает свои плоды). Были и те, кто с особым изяществом умудрялся ускользать прямо внутри образовательных институций, так сказать, щелкая начальство по носу. Что же касается тех, у кого опыта ускользания нет, кто всё это время тихонько сидел у государственного подбрюшья и просветительствовал максимум в курилке, — что ж, их ждет много новых открытий. К тому же, самые сообразительные из них к этим открытиям должны быть готовы, ведь образование у нас громят не вдруг, не со вчера и не особенно скрытно. Припомните, как недавно из вузов гнали ваших коллег, которые позволяли себе слишком много просветительской свободы. Как гнали студентов, которые посмели принести в вуз «политику» (а ведь публичная политика — тоже вполне себе форма просвещения). Теперь вот пришли лично к вам, так что добро пожаловать в клуб. Всё это, как уже было сказано, вовсе не ново. А вот что действительно ново — и тут я вернусь к Юрчаку с его книгой: от состояния «это было навсегда» мы, судя по всему, теперь переходим к «пока не кончилось». Потому что теперь уже нет смысла играть в ритуальный формальный дискурс и притворяться, что «благородное Государство занято истинным Просвещением». Наоборот, и ныне официально: просвещение — враг государства, и государство намерено с ним бороться. По мере своих непросвещенных сил и талантов, разумеется.
Наталья Тихонова
художница, куратор
Я художница и куратор, поэтому просветительская деятельность — это часть моей практики. Я участвую в создании образовательного проекта «Естественная Циркуляция», иногда преподаю в школе Пайдейя, провожу лекции, ридинг-группы, воркшопы в различных институциях. Совместно с Мариной Пугиной мы делаем исследование, посвященное самоорганизованным школам современного искусства и распределению института власти внутри таких школ. Не секрет, что лекции, мастер-классы и воркшопы иногда единственный источник дохода для «негалерейных» художников — тех, кто не производит объектное искусство. Мои выставки часто имеют форму лекций-перформансов, я веду телеграм-канал, пишу тексты… В общем, получается, что образовательной или просветительской практикой в широком смысле слова можно назвать практически любое событие, мероприятие, деятельность в сфере современного искусства — делаешь ли ты медиа, сайт или блог, пишешь статьи, даешь мастер-классы или водишь экскурсию по своей выставке. Именно поэтому закон о регулировании образовательной деятельности вызвал такой широкий отклик в среде современного искусства и спровоцировал создание открытого коллективного письма против его принятия.
Педагогические практики — важная стратегия в современном искусстве, начиная с модернистских школ и самодеятельных кружков, заканчивая сегодняшними медиаактивисткими и архивными проектами. За счет своей простоты в организации коммуникации и разнообразии структур, школы, уроки, образовательные проекты стали эффективной, доступной и широкой формой активистких и художественных практик — поэтому художники в начале XXI века в рамках «социального поворота» обратились к педагогическим проектам. Очевидно, что просвещение, образование и педагогика — это важные процессы, формирующие сообщества, связи, гражданское общество.
Закон о регулировании просветительской деятельности — логичный шаг со стороны текущей государственной политики нашей страны. В современном тоталитарном государстве сфера образования и просвещения может существовать только в условиях жесткого регулирования и цензуры. Чтобы увидеть, насколько педагогические проекты находятся в сфере интересов государства, можно вспомнить, например, дело Михаила Иосилевича, возбужденное из-за уроков по обучению наблюдателей на выборах, проводимых движением «Голос».
Если честно, я не знаю, как будет работать этот закон в наших условиях, но, как сказано в открытом письме — для многих очевидно, что он будет иметь репрессивный характер. Об этом говорит и подходящее время для его принятия, и спешка, и непроработанность, и размытость формулировок. Аналогичную историю мы видели и с законом об иностранных агентах, от которого уже пострадала художница Дарья Апахончич, которая, кстати, занималась преподаванием русского языка.
Не уверена, что коллективное письмо поможет, но это важный претендент видимости художественного сообщества. Важно, что сейчас в российском современном искусстве сформировалось сообщество профессионалов разных возрастов, географий и контекстов, которые готовы объединяться, коллаборировать, отстаивать свои интересы, а не вести бесконечные междоусобные споры о дискурсах и борьбу за «ресурсы» (на самом деле, их остатки).
Мне очень симпатизирует и массовость письма, и его профессиональный язык. Это не формализованный «крик» или аффективное возмущение, а разбор закона с юристом и большая работа со СМИ для создания информационного отклика. Для нас всех это стало очередным важным опытом активистской деятельности и реальной политики. Все больше и больше людей в сфере искусства готовы брать на себя ответственность и открыто говорить о своих позициях, избавляться от пагубной привычки «не высовываться», заявлять о своих правах, быть видимыми не только в институциональных и жанровых рамках, но и действовать и заниматься активизмом и политикой в широком смысле слова.
Я считаю, что активное участие в политических процессах скоро станет таким же общим местом как, например, феминизм — перейдет из сферы специфичной деятельности узкого круга людей в сферу повседневности как гигиена или регулярные физические упражнения. Иногда это скучно, и где-то даже неприятно, но это необходимо — как, например, ходить в поликлинику или разбираться с налогами. При этом, «активизм» может быть совершенно разный — как подобные коллективные письма, так и появление на улицах, медиа-активизм, работа с НКО, волонтерство, реализация своих электоральных прав, работа на выборах, создание групп взаимопомощи и так далее. Необходимо вовлекаться и разбираться на практике, как работают политические процессы, и строить государственные институты, которые у нас отсутствуют. НКО не могут работать лишь на донатах, если это, конечно, не суммы, сопоставимые с бюджетами некоторых ведомств. Только совместные массовые действия и вовлеченность большого количества людей может быть соразмерна репрессивной машине.
Конечно, можно сказать, что такие письма ничего не изменят, также как и выражение своей гражданской позиции в форме одиночных пикетов или митингов, работа на выборах, прямая финансовая помощь, медиаактивизм… Я часто впадаю в ощущение бессмысленности всех своих действий, но если постоянно обесценивать то, что ты делаешь, как тогда вообще можно заниматься чем-то — будь то искусство или активизм?
Во-первых, это новые знания и опыт, новый навык, выход из своего «пузыря». Во-вторых, делясь своим опытом и ресурсами, мы можем найти или дать кому-то поддержку. В процессе мы общаемся, дружим, помогаем друг другу. Иногда приятно получить результат, просто решив чью-то проблему.
Недавно меня впечатлили слова художницы и активистки Ани Курбатовой: когда она работала членом ОНК, часто единственное, что она могла делать — это стоять и ругаться с сотрудниками СИЗО и ФСИН. Это не помогало, но пока она стояла и орала, они не били задержанного. У меня такое ощущение, что в ближайшее время все наши действия будут иметь похожую логику.
Текст законопроекта
Петиция против принятия поправок на Change.org
Открытое письмо об отклонении законопроекта
Блиц собрали Анастасия Хаустова и Иван Стрельцов
- Имеется в виду законопроект о поддержке и развитии креативных индустрий (в том числе в регионах), который, в частности, обсуждался осенью 2020 в рамках «Московской креативной недели». Материалы аналитического сборника: http://council.gov.ru/media/files/cArZsej5uEzf7rYuwtSduLBfl0bgYRUj.pdf — прим. ред.
