Анастасия Хаустова. «Размещено 21.05.21. Виталий. Андрей Андреев. Бомба»

Анастасия Хаустова рассуждает о том, что проект по продаже тюремной наколки может рассказать о системе современного искусства.

«А о будущем и последствиях я подумаю потом» 

Виталий

Спуск

21 мая в галерее «Бомба» прошла однодневная выставка Андрея Андреева «Размещено 21.05.21. Виталий. Андрей Андреев. Бомба». Начинается она с предупредительного дисклеймера для особо чувствительных и вполне конвенционального пресс-релиза о том, что речь на выставке пойдет об истории искусства, о некоем Виталии — «участнике конкретной общественной группы», — а также о размытии границ между криминалом и олигархической элитой. Выставка как всегда будет «сближать искусство и жизнь», «ставить под сомнение устоявшиеся системы ценностей» и прочие бла-бла, обязательные для среднестатистического проекта о современном искусстве. Заряженная готовностью на своем пути встретить оскорбление чувств верующих, Милонова и еще не бог весть кого, опускаюсь ниже по пресс-релизу и останавливаюсь на туманном и мудреном поэтическом фрагменте, который хочется здесь привести полностью:

«Размещено 21.05.21. Виталий. Андрей Андреев. Бомба», галерея БОМБА © Фото: Татьяна Сушенкова

На прогулке вас встретит ручей в костюме. В первом времени находятся муляжи родственников сразу, подобные муляжам машин ДПС, стоящих на обочине и имитирующих надзор. Усиливает это состояние периодически раздающийся дай сразу, от которого можно «спрятаться», надев наушники, в которых звучит история из жизни Винни с 20-летним стажем создания познания. Второе время погружает в контекст холмов, а также их критике как консервативному чуду. Висящие на стенах пустые холмистые озера ждут скрипки художника, чтобы легитимизировать его деятельность. Оммаж Крису Бердену и появление имени Винни в одном дворце с ярлыками подражает процессу вписывания в подземный пир. В третье время вас проводит и разместит еще один ручей в костюме. Здесь предлагается к просмотру видеоинтервью, в котором Винни рассказывает про свой социальный статус и желание в последнее июля воскресенья, отсылая тем самым к торжественности момента пира такого художника как Вим Дельвуа. Обратный путь по выставке, через сведение контекста и проблематики трех увиденных времен в один хор, меняет первоначальные ассоциации и восприятие. Холмистые озера уже ждут скрипки именно Винни, чтобы оформить собой его воскресенье, и напоминают о невысокой цене на хор в песочных/пальмовых мирах. Ручьи в костюмах — это и музейный смотритель, и охранник, и преступник, и чиновник. Оммаж Крису Бердену, искажая существующий шелковый голос, ставит акцент на российских реалиях, в которых чиновник, уголовник за счет ассортимента, например Евгения Васильева, имеет возможность как художник соскочить с коней холмов страны. Сам же подземный пир не лишен искушения романтизировать образ художника за счет голубого холода, выделяя его из ряда других деятелей эпохи, как это  произошло с Караваджо. Демонстрация постоянного контроля в первом времени, вызывающего внутреннюю прорубь слежки и тревоги, отсылает нас к счастью пения Фуко, в котором мы все выпадаем из молока, и за которым перманентно дивится и силится.

«Размещено 21.05.21. Виталий. Андрей Андреев. Бомба», галерея БОМБА © Фото: Татьяна Сушенкова

На входе меня встречает мужчина в респектабельном костюме, неопределенного вида — то ли охранник, то ли делец. На фоне потертых стен бомбоубежища, в котором и расположена галерея, этот, видимо, ручей в костюме, становится своеобразным проводником в преисподнюю — открывает массивную железную решетку каждому, кто проходит в следующий зал и закрывает ее за ним. 

«Размещено 21.05.21. Виталий. Андрей Андреев. Бомба», галерея БОМБА © Фото: Татьяна Сушенкова

Во втором зале я с ходу натыкаюсь на овчарку — к счастью, фанерную, хотя внезапно раздавшийся из колонки лай заставляет меня, мягко говоря, испугаться от страха. Засмотревшись на трех хаотично расставленных муляжей родственников, сразу пробираюсь дальше, успев подпрыгнуть от нового залпа собачьего лая.

«Размещено 21.05.21. Виталий. Андрей Андреев. Бомба», галерея БОМБА © Фото: Татьяна Сушенкова

В следующем зале насыщеннее: пустые позолоченные рамы на стенах, знакомые имена (Леонардо да Винчи, видимо Микеланджело, Рембрандт, Винсент ван Гог, Пабло Пикассо, Крис Берден, Виталий), выстроенные в строгую линейку, защищающий третий зал новый ручей в костюме. И в центре всего этого — постамент с наушниками и покусанной кем-то школьной тетрадкой. 

Из третьего зала начинают выходить люди, обсуждающие увиденное: кто с криками «а я почти захотела купить», кто с возмущением «это какое-то издевательство над персонажем». Страсти накаляются, и я решаю вступить в темный зал без страха и упрека. Скрываюсь за плотной занавеской, сажусь в первый ряд, начинается просмотр.

На видео мужчина с голым татуированным торсом сидит на диване окраса зебры, и отвечает на вопросы, которые появляются в левом верхнем углу. Из видео мы узнаем, что мужчину зовут Виталий, ему 46 лет, он из Владивостока. Свою «первую жизнь» он отсидел в лагерях, вторую, как муж и отец, проживает сейчас. Он начинает рассказывать о своих многочисленных татуировках и их значении, а после — о намерении продать их за $180 000, чтобы после его смерти они красовались в музеях мира. В конце он называет свой телефон (шум подавляет последние цифры) и e‑mail: «Виталий, …, собака, мэйл-ру».

После выхода из видеозала, обратный путь по выставке, через сведение контекста и проблематики трех увиденных времен в один хор, действительно, меняет первоначальные ассоциации и восприятие. Но давайте по порядку.

Тюрьма

История Виталия, а точнее ее начало, подробно описана в той самой тетрадке на постаменте. Натуральное, ручное, каллиграфически выверенное, но игнорирующее правила грамматики письмо от первого лица повествует о начале жизненного пути провинциального бандита из 90‑х. В наушниках, в которых можно спрятаться от лая собак, — голос, зачитывающий все, что написано в тетради. По сути она является дневником, исповедью или первой главой романа, герой которого рассуждает о том, как вспыльчивая натура, улица и уроки бокса привели его к первым дракам и судьбоносному выводу, что «деньги можно добывать собственными кулаками». Рассказы друзей, вернувшихся с «малолетки» и лагеря усиленного режима, позволили «романтике преступного мира полностью себя поглотить», а первые разбои, сходки, драка с «ментом в штатском» повлекли за собой первый срок, которому 15-летний преступник был даже рад — «дух захватывало от волнения и восторга». 

Рассказ о тюрьме, по сути, ничем не отличается от набора известных стереотипов: «мусорской беспредел» как господствующий порядок всячески способствует «превращению человека в послушную марионетку»; царящие голод, холод и антисанитария формируют новый уклад взаимоотношений — жесткую иерархию, которая поддерживается авторитетом и силой. Этот рассказ, несомненно обладающий порой шокирующей индивидуальностью, тем не менее сливается в многоголосье типичных историй, формирующих своеобразный эпос «этапа» — оступился, поплатился, остепенился или начал все по кругу — наглядно показанный, например, в фильме The Mark of Chain (Alix Lambert, 2000) о русской тюрьме 90‑х. 

Здесь нет смысла расписывать историю преступности в России, коль скоро на это счет есть прекрасное исследование британского политолога Марка Галеотти — «Воры»1, — который  прослеживает становление «воровского порядка» от царской России и до наших дней. Главный тезис его книги заключается в том, что этот самый «воровской порядок» эволюционировал от четкого разграничения власти и выступающих против ее законов преступников до слияния, вплоть до неразличения, «воров», предпринимателей и государственных чиновников. 

«Размещено 21.05.21. Виталий. Андрей Андреев. Бомба», галерея БОМБА © Фото: Татьяна Сушенкова

Виталий искренне рассказывает о символизме своих татуировок, которые означают, что их носитель выступает против любой государственной власти (волк) и может «решить проблемы» радикальным способом (нож). Виталий, как следует из рассказов о его триумфальном появлении в колонии или демонстрации своей силы перед слабыми, а также благодаря разрешению наносить именно такие татуировки, видимо, не последний человек в «воровской иерархии». В любом случае, «конкретной общественной группе», о которой идет речь в пресс-релизе, зачастую свойственны романтизация представлений о «честных ворах», а также соблюдение этического свода тюремных правил и жесткой субординации между «опущенными», «мужиками» и  «криминальными авторитетами». Однако, будучи примерным семьянином, сохраняет ли Виталий дух той «буквы», что начертана на нем? Этот вопрос остается без конкретного ответа, что позволяет нашему к нему отношению зависнуть в некоторой неопределенности — в том, что Наташа Тимофеева в рамках этого проекта назвала «амбивалентностью» — ведь это история о том, как в одном человеке могут уживаться две ипостаси: например, не только бывшего преступника и примерного семьянина, но и чиновника, и бандита. 

То же относится и к культуре с ее «феней», шансоном и татуировками, которая десятилетиями, благодаря непрекращающемуся росту преступности и постоянной социальной мобильности на зону и обратно, буквально мутировала, проникала в ткань повседневной жизни и доводила ее до абсурда: с одной стороны, твой школьный учитель мог оказаться криминальным авторитетом, а с другой, тебя на улице ни за что могли избить «малолетки» с наколотыми розами ветров, — и все это не было бы сказкой. 

Галеотти справедливо замечает, что современные «воры», пока старые все чаще «вымирают», меняют свои татуировки на костюм — не только потому, что сегодня любой может набить себе какую угодно татуировку, но и потому, что нарушение закона — «это лишь один из маршрутов к власти и процветанию»2. Поэтому очевидно, что татуировки Виталия, будучи следом, который оставила на нем «воровская жизнь», обладают не столько художественной ценностью, сколько определенной исторической аурой и фактурой.

Тату

Формальным поводом для выставки стала продажа татуировок, принадлежащих Виталию. Пустые рамы во втором зале, видимо, подготовлены специально для них. Подобное мы уже видели у Вима Дельвуа, который нанес татуировку на спину Тиму Штайнеру и продал ее за €150 000. Помимо того, что кожа Штайнера после его смерти перейдет коллекционеру, он еще должен появляться несколько раз в год на выставках в качестве экспоната, созданного Дельвуа. Однако в случае Андреева, проект по продаже татуировок сложился случайно и по инициативе «собственника», и его главной задачей, коль скоро телефон и имейл «продавца» были шумоподавлены, было скорее рассказать историю, которая таким таинственным образом оказалась переплетена и с историей искусства, и с «технологией» производства художественного высказывания.

Вим Дельвуа, TIM, 2006–2008, Татуировка MONA © Wim Delvoye

По сути Андреев возвращает Виталию голос. Он не делал этих татуировок и не выступает в качестве арт-дилера, который хочет продать субъектность своего персонажа, как это сделано у Дельвуа. Даже слово «персонаж» здесь не совсем подходящее: Виталий — главный герой собственного эпоса, для которого проект Андреева выступает лишь фоном. Чаще всего в искусстве становятся невозможны непаразитические отношения между художником и его «объектом», здесь же мы видим один из немногих примеров художественной коллаборации. Андреев становится рупором, через который рассказана история Виталия.

Возвращаясь к татуировкам, невозможно не заметить один важный момент. Тату Виталия — это тату «со смыслом», которые выступают в качестве стигмат человека, принадлежащего к особой социальной группе. Для того, чтобы сделать татуировку, в тюрьме требовалось особое разрешение старших, а незаконно набитую татуировку могли, в лучшем случае, срезать. В России не существует специальных тюремных кабинетов для тату, а из-за работ, набитых некачественными материалами (чаще всего используют жженую подошву и мочу/воду, а в качестве машинки — моторчик и струну) и сделанных несанкционированно, могли пострадать как клиент, так и мастер. Маскулинные или ностальгические, яркие образы на фоне серой и однообразной жизни в тюрьме, возможно, были той немногой отрадой, которая была доступна. Отсюда и трепетное внимание к символизму набиваемых татуировок, которые не просто служат развлечением, способом времяпрепровождения (в тюрьме попросту скучно), но и подтверждением сложившихся тюремных иерархий. 

Несмотря на то, что татуировка популяризируется в нашей стране с невероятной скоростью, а художественных проектов, с ней связанных, становится все больше3, до сих пор некоторые организации не берут татуированных на работу, а перстни на руках пассажиров в метро заставляют задуматься об их прошлом, даже если параллельно супер-популярные селебрити делают татуировки на лице. Татуировка на теле человека все еще служит своего рода вторым паспортом. Возможно, это говорит об общественном консерватизме, а возможно — о том что след, оставленный лихими девяностыми до сих пор отпечатан на настоящем. Но знак, тату — это лишь видимость. В конце концов даже пресловутая «культура» А.У.Е. [деятельность организации признана экстремистской и запрещена на территории РФ] — лишь поза, которая пришла на смену какой угодно другой субкультуре, хотя она многое говорит о состоянии ткани наших социальных отношений, плотно переплетенных с самой структурой и законами экономики и рынка. Но что делать с невизуализированным наследием воровской культуры, которая говорит не о том, «что “воры” исчезли, а о том, что “вором” стал каждый и “воровской мир” победил»4? Вряд ли на этот вопрос можно ответить на страницах художественного зина.

Искусство

Таким образом, проект Андреева и Виталия зависает между серьезным намерением и художественным поводом, оставляя судьбу татуированной кожи в неопределенности — за счет чего Андреев и получил выговор за то, что он издевается над персонажем. Однако проект — не издевка, и даже не нравоучение, а повод поговорить о функционировании истории искусства, в котором криминал, деньги и власть, перемешиваясь между собой, создают коктейль из амбивалентности и отсутствия каких-либо рамок и границ5. Эта параллель между преступным миром и системой искусства видна уже в пресс-релизе. Конвенциональный текст с множеством клише в некотором смысле превратился в текст поэтический, который по сути выполняет функцию своеобразного переворачивания языка — именно так, заменяя одни слова на другие, переговаривались в тюрьмах. Искусство превратилось в своего рода организованную преступность, где каждая «банда» держит свой «общак» и требует соблюдать институциональную иерархию. 

Любой хороший проект вопрошает о своих институциональных основаниях и пытается ответить на вопрос «что такое искусство?». Проект «Размещено 21.05.21. Виталий. Андрей Андреев. Бомба» затрагивает как минимум три важные проблемы.

Во-первых, это место исполнителя в системе искусства. Если современные татуировщики всячески пытаются бороться за звание tattoo-artist и обрести свой собственный стиль, то тюремная наколка скорее напоминает лубок — народное творчество, исполнитель которого не принципиален, о чем и заявляет Виталий: «Самого кольщика я не помню, но это и не столь важно, потому что задумка была моя». Его тату выполнены «в стиле Бориса Валеджио» — художника, чьи китчевые и одиозные картины украшали дикие постсоветские тиражи романов в жанре фэнтези. Но в какой момент татуировка Виталия превращается в художественный медиум и что именно ее легитимирует и придает ценность в $180 000?

Typical art by Boris Vallejo

Вспомним проекты Сантьяго Сьерра, который платил своим перформерам за то, чтобы им набили татуировку. Или проект Вафаа Билала, который превратил свою спину в холст для наглядного сопоставления 5 000 американских и 100 000 иракских жертв Иракской войны. Итальянский художник Фабио Виале разрисовывает древнегреческие реплики под русскую, классическую американскую и японскую татуировку, тогда как многие татуировщики Японии, украшающие тела местных якудза, до сих пор работают нелегально и безызвестно, не смея отойти от признанного канона. Так где пролегает граница между исполнительством и искусством? 

Упомянутый оммаж Крису Бердену лишь усугубляет проблему. Его проект 1976 года «Chris Burden Promo» заключался в том, что он выкупил рекламный эфир нескольких телеканалов и поставил свое имя в ряд с пятеркой других, самых известных, по результатам общенационального опроса, художников. Андреев добавляет к этой  (уже) шестерке имя Виталия, таким образом производя интервенцию в ткань художественного процесса, который якобы легитимирует художника только благодаря эфирному времени, которое он занимает. Андреев проводит параллель с бывшей чиновницей — и уголовницей — Евгенией Васильевой, которая не понятно каким образом (видимо, за свою феерическую живопись и «перформанс» «Тапочки») получила от Церетели звание Почетного члена (академика) Российской академии художеств. Видимо, ее китчевые, но якобы искренние картинки расширяют академическое представление об искусстве… Но так или иначе этот кейс — прекрасный пример того, как деньги или власть могут запросто купить то, что, на первый взгляд, обладает высокой спекулятивной ценностью и претензией на высокопарный разговор о символическом. Ведь продается все, будь то кожа, мандат или свобода — «рыночек решает», не так ли?

И это снова высвечивает параллель между структурами преступности и рынка. Так, по мысли Галеотти, Евразийская организованная преступность как бренд могла сформироваться только в условиях глобального криминального рынка6, который в первую очередь виноват в размывании границ между преступностью и властью. Даже если представить, что международную контрабанду и дороги, по которым проходят караваны запрещенных товаров, контролируют разные люди, то рано или поздно им суждено либо договориться, либо слиться. Именно поэтому «отделять грязные деньги от чистых в России — безнадежная задача»7

И отсюда вытекает третья проблема — производства визуального высказывания, которая заключается в том, что поддержкой современного искусства в России, а также продвижением гегемонного дискурса об искусстве, занимаются большие институты, которые не только сосредотачивают в своих руках огромную ресурсную мощь, но и выступают в качестве непрозрачных олигархических фондов. Связь капитала, криминала и власти чувствуется на уровне жизни в стране, а доказывается на уровне расследований ФБК [деятельность организации признана экстремистской и запрещена на территории РФ], который пока просто не дошел до тройки Абрамович-Михельсон-Троценко. Но возьмите расследование Проекта о Пиотровском, «крышующем» питерский Эрмитаж, или о том же Церетели, раздающем подряды друзьям семьи. Финансовая непрозрачность в искусстве не новость — что ожидать от страны, 20% экономики которой только по официальным данным скрыто в тени8. Недоверие и оппортунизм расходятся по художественным институциям и между участниками художественного сообщества как черное нефтяное пятно, и что нужно делать для того, чтобы хоть как-то изменить ситуацию, — очень серьезный вопрос.

Фигура Виталия здесь — это не только портрет эпохи, но и вопрос о верности тому событию, что случилось с ним, вопрос, который остается без ответа, потому что в некотором смысле он адресуется каждому — в переводе на «феню» он мог бы звучать так: по каким понятиям ты живешь?

Так дневник, повествующий о первых годах Виталия, покусан собаками — его уже милыми и пушистыми, домашними собаками, а не сторожевыми овчарками. Он живет с семьей и работает на доках. Действительно ли он принимает заказы на «разрешение вопросов серьезным способом», как повествует одна из его тату? 

«Размещено 21.05.21. Виталий. Андрей Андреев. Бомба», галерея БОМБА © Фото: Татьяна Сушенкова

Я прохожу к выходу через зал с овчарками и оказываюсь… за закрытой решеткой — и именно это один из самых страшных, сильных и эмоциональных моментов выставки. Мы находимся по ту сторону решетки, за которой — то ли охранник, то ли делец, то ли преступник, который изначально любезно открывает нам дверь. Сильная метафора — мы все уже в некотором смысле в тюрьме, и даже ссылка на Фуко здесь избыточна. Но наш ручей в костюме нам решетку все же открывает. А вот Навальному [внесен в список экстремистов и террористов Росфинмониторинга в январе 2022 года] — нет. Ощущение и констатация этой дикой безысходности — это первый, необходимый шаг на пути к освобождению.

Автор Анастасия Хаустова

Редактор Дмитрий Хаустов

Spectate — TG

Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, поддержите нас разовым донатом:


  1. Галеотти М. Воры. История организованной преступности в России. — М.: Индивидуум, 2019.
  2. «То, что российская организованная преступность смогла создать столь сложную сервисную экономику, немало говорит о ее масштабах, сложности и стабильности. В ходе этого процесса старые “воры в законе” постепенно вымирают. Если в прежние времена вы носили не положенную по статусу татуировку, существовал немалый риск, что ее срежут ножом — в лучшем случае; теперь же вы просто платите деньги и делаете любую татуировку. Заработав деньги и выйдя из тени ГУЛАГа, “воры в законе” утратили свою старую культуру и связи. В прежние времена именно нарушение закона отделяло преступника от остального общества. Теперь же это лишь один из маршрутов к власти и процветанию». — Там же. С. 363.
  3. См. работы Наташи Тарр и проект Павла Соловьева.
  4. Галеотти М. Воры. История организованной преступности в России. С. 364.
  5. «Возможно, слово “вор” уже и вышло из привычного употребления, слово “общак” получило новый смысл, а кодексы и манера поведения преступников вновь изменились, но это отражает не столько исчезновение “воровского мира”, сколько его новую адаптацию, стирание границ между “миром воров” и внешним миром остальных. “Воры” и их ценности переместились в самое сердце государства, и это стало кульминацией процесса, начавшегося в первой половине XX века». — Там же. С. 343.
  6. Там же. С. 331.
  7. Там же. С. 350.
  8. Россия вошла в пятерку стран с крупнейшей теневой экономикой, Кудрин оценил объемы коррупции в 840 трл.руб., 20% ВВП — объем теневой экономики только по официальным данным.