Самое Новое Средневековье
Впервые о концепции Нового Средневековья написал Новалис в речи «Христианство или Европа» (1799). Этим историософским эссе он заложил футурологическую традицию для самых разных наук — от собственно истории до экономики — сравнивать настоящее со Средними веками. Удивительно, но как бы интеллектуалы Нового времени ни пытались размежевать свое время с прошлым, они в той или иной форме натыкались на его элементы в современности.
В 1924 году Николай Бердяев публикует статью «Новое Средневековье». С этого текста начинается современный этап интерпретации этой идеи. Если Новалис рассуждал о противопоставлении средневекового христианства и новоевропейского атеизма, то Бердяев пишет обратное. Идеалы Нового времени — рационализм, гуманизм, прогресс, правовой формализм — становятся артефактами ушедшей эпохи, а на смену ей приходит реинкарнация Средних веков с вассалитетом и иерархиями. Такое рассуждение закономерно в контексте биографии самого Бердяева: свидетель нескольких революций и гражданской войны, сосланный на «философском пароходе». Да и сам он применяет свою идею для объяснения актуальных для него явлений — большевизма и социализма.
Другая важная работа — эссе Умберто Эко «Средние века уже начались» (2007). Эко сравнивает, как в разные эпохи в публичном поле интерпретировалась эпоха рыцарей и королей: от неприятия до равнения. Такими размышлениями он подводит читателя к вопросу, какое будущее строят США, если уже сегодня в их общественной и экономической жизни сформировались общие черты со Средними веками: университетские городки походят на монастыри, а коммерсанты — на паломников. В отличии от своих предшественников Эко заземляет концепцию «Нового Средневековья» и ищет ее проявления в бытовых примерах современной американской жизни. Этот шаг приближает его скорее к социологии культуры, чем к философии истории, как в случае Бердяева.
В «Технофеодализме» Янис Варуфакис продолжает традицию размышлений о проявлении Средних веков в современности. И хотя некоторые экономисты уже обращаются к торговым и ремесленным практикам «темных веков» (как Авнер Грейф в работе «Институты и путь к современной экономике», 2006), Варуфакис делает это с политической, а не исследовательской мотивацией. Вот-вот новые феодалы остановят социальные лифты, закроют системы социального обеспечения и прекратят перераспределять блага, а мы, простые граждане, лишимся и без того скромных возможностей общества открытого типа.
Знаешь, когда закончится капитализм, сын?
Однако хочется отметить не только публицистическое достоинство работы Варуфакиса. В отличие от своих коллег-экономистов он страстный оратор, борец-марксист — и сын, который в «Технофеодализме» ведет немую беседу со своим умершим отцом. Преломление нескольких оптик: научной, политически-хулиганской, культурологической и, конечно, личной придает тексту эффект витража из средневекового храма. В его цветных стеклышках преломляется свет идей и опыта.
Варуфакис пишет, что капитализм загнал себя в ловушку — вместо прибыли он жаждет ренты. Хотя и тот и другой вид вознаграждения имеет форму денег, способ их получения разный. Прибыль зарабатывается на конкурентном рынке как разница между ценой и стоимостью товара, а рента — в своеобразной вотчине, которая расположена вне рыночных обменов. Такое положение сформировалось, по мнению Варуфакиса, после Второй мировой войны в Соединенных Штатах. Разросшийся (военно)промышленный комплекс после 1945 года потерял своего постоянного заказчика в лице государства. Чтобы не сбавлять обороты производства и, следовательно, не терять прежние объемы прибыли, менеджмент самых разных предприятий занялся двумя вещами. Во-первых, начал более тесно общаться с чиновниками, что через несколько десятилетий породило техноструктуру — термин Варуфакиса, под которым он имеет в виду единый образ действия бизнеса и бюрократии. Во-вторых, менеджмент с помощью маркетинга стал сам формировать потребности клиентов, а не отзываться на них: спортивные бренды или автопроизводители продают не удобную одежду и качественную машину, а образ жизни. По Варуфакису, к 2008 году американские и европейские общества оказались в ситуации, когда бизнес с помощью маркетинга выдумывал потребности граждан, а государство потакало ему с помощью дешевых денег по низким процентным ставкам.
Такое положение укладывается в логику развития капитализма. Тот, кто хочет получать прибыль на рынках, стремится нормировать все: учесть каждый расход и доход, чтобы наилучшим способ организовать работу. Но если на заре капитализма в Англии XIX века нормировалось рабочее время и количество изделий, в Америке начала XX века — количество операций тела рабочего (по Фредерику Тейлору), то к началу XXI века нормируется каждое движение души. Когда прибыль создается не удовлетворением потребностей, а их стимулированием, то и рынки бизнесу нужны. Капиталисты стремились к максимизации прибыли, но, вкладываясь в технологии, в том числе облачные, создали иной экономической уклад.
Фабрика облачных грез
Варуфакис часто повторяет тезисы, но слабо аргументирует их, а непосредственно о технофеодализме он пишет только в одной из глав и в приложении. Будь его текст научной работой, эти черты были бы серьезными недостатками, но Варуфакис предпочитает роль визионера, для которого залихватская идея превыше аргументов. Собственно, сам он не раз подчеркивает, что соответствие между экономической реальностью и содержанием нового термина настанет нескоро, и потому можно допускать погрешности в теории.
Появление технофеодилазма, пишет он, связано с техноструктурой. Союз бюрократии и бизнеса для увеличения прибыли привел к появлению цифровых гигантов, которые ежесекундно собирают данные пользователей, обрабатывают их и манипулируют вниманием и желаниями. В этой новой технологической реальности появляется три новых вида экономических акторов: облачные пролетарии, облачные крепостные и облачные (вассальные) капиталисты. Все они трудятся в новых феодах — цифровых платформах. Облачный капитал не всегда приводит к феодальным отношениям: в случае массовых профессий, к примеру, таксистов или сотрудников складов, цифровые платформы только заменили руководителей среднего звена, но суть работы осталась прежней, капиталистической.
Технофеодализм начинается тогда, когда пользователь, сам того не подозревая, предоставляет данные цифровому ресурсу и вынужден платить ренту за доступ к нему. Подписки на онлайн-кинотеатры, расширенный доступ к облачным офисным программам — покупка, а по сути аренда у феодала этих услуг чуть больше, чем просто приобретение очередного товара, пусть и в новой форме. Товар всегда единичен: автомобиль можно купить один раз, а вызов электрика каждый раз будет отличаться. Облачные платформы безразмерны: одновременно ими пользуются миллионы человек и тысячи компаний, и за возможность торговать и продавать на них они платят деньгами и персональными данными.
Чтобы глубже понять разницу между пользованием облачной платформой и покупкой товара/услуги, Варуфакис дополняет свою работу систематизированным приложением. В нем он вводит два авторских термина — опытная ценность и меновая ценность. И то, и то — составные части товара, но если опытная ценность почти как вдохновение, которое не измерить деньгами, то меновая как раз составляет монетарную рыночную стоимость товара. Технофеодализм можно назвать альтернативным способом торговли товаром. Если при капитализме она происходит на децентрализованных, свободных рынках при встрече продавца и покупателя, то при технофеодализме — в цифровом феоде, исключающем при помощи рекомендательных алгоритмов встречу сторон спроса и предложения, а значит, нивелирующем роль рынков.
Главный вопрос: что делать?
Варуфакис верно отмечает, что зачастую сторонникам левых идей нечего противопоставить торжеству капитализма и безудержному обогащению собственников всех видов капитала. Те ответы, которые они дают, напоминают ретроспективную утопию времен XIX века или фантазию на тему далекого-далекого будущего. В таких рассуждениях нет места проблемам настоящего дня, и Варуфакиса это обосновано не устраивает.
В заключительной главе он пересказывает идею другой своей работы о реорганизации экономики и управления бизнесом и государством на принципах социалистического участия. Посыл его предложений весьма кейнсианский: облачные технологии должны стать только инструментами коммуникации, а банки, на чьи дешевые деньги и растет технофеодализм, — лишь сберегательными кассами и аудиторами бухгалтерской отчетности. Варуфакис предлагает убрать товарные рынки, но не с тем, чтобы богатые могли стать еще богаче, а для того, чтобы каждый гражданин мог принять участие в управлении делами бизнеса и государства.
Варуфакис многословен, страстен, ангажирован и предвзят — и это не умаляет его прозорливости и искренности. Он бегло отмечает, что экономика — это не точная наука как физика или химия. Она скорее философия, подкрепленная статистикой, и никакой экономист не бывает прав во всем. Так почему бы не существовать идее технофеодализма? Быть может, он настолько ловко скрылся усилиями маркетологов, что мы и не заметили его наступления?
Варуфакис, Я. Технофеодализм: что убило капитализм / пер. с англ. Алексея Снигирова — М.: Ад Маргинем Пресс, 2025.
Николай Канунников — независимый исследователь, экономический историк.
spectate — tg — youtube
Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, подписывайтесь на наш Boosty или поддержите нас разовым донатом:
