В своей книге «Сексуальность: Новая критическая идиома» Джозеф Бристоу призывает исследователей сформировать политический проект в ризоматическом и шизоаналитическом ключе Делёза (Bristow 1997). Мой педагогический и художественный проект исследует возможности радикальной гражданственности, активно культивируя уязвимость посредством телесных изысканий. Я визуальный художник, и мои выставки постоянно подвергались цензуре в результате двусмысленных репрезентаций и интерпретаций. Задуманная в качестве стратегии социального действия, моя работа исследует делёзианские телесные топологии. Ее творческий и критический фокус сделан на политике телесного — в частности, на уязвимости и обманчивой чуждости. Изображения и тексты высвечивают вызов и реакцию, [возникающие] между тревогой и красотой: тревогой в момент обнаружения жуткого [uncanny], знакомого в чуждом. Идентифицируя связь с другим и в то же самое время цепляясь за частную идентификацию, красота пронизывает жуткое в момент реакции на нашу неотвратимую связанность. Персонажи моих фотографий и видео репрезентируют делёзианскую симультанность внутреннего и внешнего, частного и публичного, и играют с иллюзорными различениями между нами и ими, между привычным и чуждым. Мои модели распространяют свои тела вдаль, словно пятна или отголоски памяти, и одновременно сжимают себя на переднем плане, в напряжении настоящего момента. Я разрабатываю свои визуальные работы, отыскивая природные и архитектурные места, которые я соотношу с человеческими жестами и психологическими состояниями. Следом я создаю хореографические сцены, разворачивающиеся в подобных средах. То, что я вижу через объектив камеры, — это моя реальность. Мои фотографии демонстрируют зрителю то, что происходит перед камерой; никаких манипуляций во время аналогового процесса проявки или печати, которые я осуществляю сама — что сейчас редкость для современных фотографов, работающих с цветом.
Неопределенности помогают мне исследовать мои неоднозначные желания и страхи в отношении моего тела — его внутренних и внешних «расстройств», — моего переживания моей собственной монструозности. Слово «монстр» имеет общий корень с глаголом «демонстрировать». Посредством плотского визуального языка полиморфные тела вовлекаются в двусмысленные церемонии. Хотя мои фотографии выстроены сознательно, отношения также рождаются в результате импровизированного сотрудничества, в котором физика прикосновения, гравитации и баланса создают разворачивающийся перформанс. Мне снова напоминают, что нет никакой твердой почвы — нет четкого или абсолютного ответа, — есть лишь напряжение, подвешенность, предвкушение, интерпретация. Напряжение оживляет соединительную ткань, паутину, что связывает нас воедино, одновременно отличая нас как автономных [субъектов]. Мои фотографии укоренены в остром осознании таких контингентных встреч — психических, воображаемых, ощутимых и проецируемых. Вместо того чтобы быть привязанной и, таким образом, ограниченной нашим собственным восприятием, я хотела бы создавать среды, в которых реализуются номадические границы, формирующиеся и конструирующиеся через их взаимное наложение. Эта непрерывная складчатость, в которой сосуществуют различные равновесия, напоминает архитектурную складчатость формы, времени и пространства у Делёза, а также концепт кривизны Вселенной у Лейбница: «текучесть материи, упругость тел и движущий дух в качестве механизма» (Papadakis 1993: 18).
Как содержание, так и структура моего проекта причудливо укоренены в потенциале жуткого — симультанной циркуляции привычного внутри и посредством непривычного. Жуткое — это моя политическая стратегия, эротическая этика и приверженность эстетике в непрестанном телесном потоке. К примеру, в культуре принято считать, что именно мужчины, а не женщины, способны к эякуляции. Однако тот факт, что миллионы женщин в действительности эякулируют, не лежит в основании моего исследования. Мой проект также не является попыткой воспроизвести или узурпировать мужские тенденции или сделать мое тело систематически функциональным, тем самым овеществляя иерархические/дихотомические властные отношения, в которых сексуальность редуцируется к банальной гидравлической модели (в стиле Элизабет Гроц, критикующей современные дискурсы о женском теле). Как женщина, которая эякулирует без какой-либо физической стимуляции, [я обнаруживаю] обширные социально-политические последствия того, что представляет собой мое тело: ризоматическая, молекулярная сексуальность, без конечной точки, без возникновения, без происхождения. Мое тело/сексуальность проживает и порождает этовости [haecceities] и аффекты в хиазматическом расщеплении бинарных кодов1 и социальных ожиданий: «она [совокупность переплетений] в принципе бесконечна, открыта и неограниченна во всех направлениях; у нее нет ни изнанки, ни лицевой стороны, ни центра; она не предполагает фиксированных и подвижных элементов, а скорее распределяет непрерывную вариацию» (Deleuze and Guattari 2004b: 476 [Перевод Я. Свирского. — Прим. пер.]). Рассматриваю ли я свою эякуляцию, свое становление через жуткое делёзианского мазохиста или даосское поле имманентности2, я располагаю себя в рамках интуитивного переосмысления социализированной сексуальности. Природа этого коллективного эмансипационного проекта трансгрессирует интернализованные, невидимые, принятые на веру капиталистические эдипальные структуры. Творчество и субъективность становятся педагогическими стратегиями социальных перемен.
Делёзианская приверженность гетерогенным исследованиям и действиям (то есть воплощенному мышлению) имеет потенциал к подрыву культурных предрассудков о теле, что отсылает к неисчислимым перепетиям сексуальности как телесного знания в его отношении к гражданственности. Это возможность исследовать и делиться психосоматическими тонкостями, чтобы зрители вновь обрели свой телесный потенциал для присутствия и удовольствия; чтобы они вспоминали, что уже существует в них самих и в их отношении друг к другу. Аффект — это не развернутый сенсомоторный акт, но интенсивная вибрация. Поскольку рифленое пространство имеет тенденцию доминировать над нашими культурными нормами, мои изображения неоднократно подвергались цензуре в различных культурных контекстах — люди смешивают оптику с политикой. В противоположность этому, «Гладкое пространство в большей мере заполнено событиями или этовостями, нежели оформленными и воспринимаемыми вещами. Оно, скорее, пространство аффектов, а не свойств. Оно, скорее, подразумевает восприятие гаптическое, чем оптическое» (Deleuze and Guattari 2004b: 479).
В культурном производстве, как и в потреблении, уязвимость3 становится жизненно важной интервенцией в дискурс публичного-частного. Раз приватное истолковывается и конструируется как уязвимое и неоднозначное, то оно требует неоспоримых таксономий регулирования и нормализации. Святость нормальности конституирует гегемонию репрезентации, которая колонизирует наши отношения с нашими телами. В противовес этой доминирующей культурной перцепции, в своих фотографиях, видео-автопортретах и в теоретической практике я исследую флюидность секса в качестве ключа к стимулированию социальной агентности: в качестве творческого потенциала эротической политики4.
Эротическая политика переориентирует наши культурные концепты удовольствия и уязвимости и, в конечном итоге, переориентирует того, кто обладает воображаемой властью и контролем над нашими телами. Лично мне эротизм дает интенсивно удовлетворяющее ощущение связи с собой, с другими и со средой, в которой творчество и работа усиливают и наше собственное, и чужое чувство витальности. Эротизм может стать ключом к исследованию бессознательного разума посредством сплетения самих взаимодействий, которые зачастую запрещаются или подавляются социальными нормами. Живой концепт, согласно которому все находится в потоке, каждая «вещь» (не как вещь сама по себе, но как а‑субстанциальное) движется по двойной орбите, помогая нам понять реляционное напряжение, заложенное в каждом взаимодействии. Такая ризома из контингентных встреч и воплощает эротическую политику.
Эллиптический континуум занимает центральное место в моих фотографических работах. Подобно тому, как Делёз и Гваттари заимствуют и размножают ТбО [Тело без Органов], я обустраиваю пространство, объекты и тела (включая свое собственное) таким образом, чтобы размыть разделяющие их границы. Яркая избыточность населяет как одомашненный, так и животный мир. Подобно мазохисту у Делёза, мои фотографии исследуют тело как мембрану между чувственностью и сдержанностью, уступкой и сопротивлением — подрывая различие между внутренним и внешним, психологическим и физическим опытом.
Витальность этой неопознанной зоны и плодотворность самой уязвимости5 подрывают иллюзию нетронутого статичного тела. Не находясь более в ловушке бинарности, ТбО инкорпорирует и источает флюидную циркуляцию автономии и контингентных встреч. Эта сеть интенсивных состояний становится эротической политикой — сплетением этики и креативности. Подобная детерриториализация подрывает социальную тревожность, сплавляя наш сексуальный потенциал6 с жутким ménage à trois: самость внутри другого, другой внутри самости, и дезидентифицированные самость и другой внутри зоны неразличимости, свойственной «становлению» (Deleuze and Guattari 2004b: 488). В контексте сознательной фрактальной сексуальности как социального действия я исследую делёзианские топологии сексуальности в качестве непрестанной незавершенности, в которой двусмысленность более не означает нехватку ясности, но представляет собой множественность ясностей.
Cara Judea Alhadeff. Tongue and Trigger: Deleuze’s Erotics of the Uncanny // Deleuze and Sex. Edinburgh University Press, 2011. Pp. 106–116.
Перевод с английского Дмитрия Хаустова
Bois, Y.-A. and R. Krauss (1997), Formless: A User’s Guide, New York: Zone Books.
Bristow, J. (1997), Sexuality: The New Critical Idiom, New York: Routledge.
Chia, M. and D. Abrams Arava (1996), The Multi-Orgasmic Man, San Francisco: Harper Collins.
Deleuze, G. and F. Guattari (2004a), Anti-Oedipus: Capitalism and Schizophrenia, trans. R. Hurley, M. Seem and H. R. Lane, London and New York: Continuum.
Deleuze, G. and F. Guattari (2004b), A Thousand Plateaus: Capitalism and Schizophrenia, trans. B. Massumi, Minneapolis: University of Minnesota Press.
Grosz, E. (1994), Volatile Bodies: Toward a Corporeal Feminism, Indianapolis: Indiana Press.
Papadakis, A. (1993), ‘Gilles Deleuze: The Fold’, in Folding in Architecture, London: Architectural Design.
spectate — tg — youtube
Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, подписывайтесь на наш Boosty или поддержите нас разовым донатом:
- «Понимание Делёзом и Гваттари телесности как прерывистой, нетотализированной серии процессов, органов, потоков, энергий, телесных субстанций и бестелесных событий, интенсивностей и длительностей может иметь огромное значение для феминисток, пытающихся переосмыслить тело, особенно женское тело, вне бинарных поляризаций, навязанных ему посредством оппозиций “разум/тело”, “природа/культура”, “субъект/объект” и “внутреннее/внешнее”» (Grosz cited in Bristow 1997: 35).
- «Речь не о том, чтобы испытать желание как внутреннюю нехватку, речь не об отсрочке удовольствия, дабы произвести что-то вроде овнешненной прибавочной стоимости — напротив, речь идет о конституировании интенсивного тела без органов, Дао, поля имманентности, где желание ни в чем не испытывает нехватки и поэтому не может соотноситься с какими-либо внешними или трансцендентными критериями. Верно, что весь кругооборот может быть канализирован в целях производства потомства (эякуляция в момент наивысшей энергии); именно так считало конфуцианство. Но это верно лишь для одной стороны сборки желания — стороны, повернутой к стратам, организмам, государству, семье… Хотя неверно для другой стороны, даосской стороны дестратификации, расчерчивающей план консистенции, свойственный желанию. Является ли Дао мазохистским? Является ли изысканная любовь Даосской? Такие вопросы почти бессмысленны. Поле имманентности, или план консистенции, должно конструироваться; итак, оно может иметь место в крайне разных социальных формациях посредством крайне разных сборок — извращенных, искусственных, научных, мистических, политических, — у которых нет одного и того же типа тел без органов. Оно конструируется шаг за шагом, с помощью мест, условий и методов, несводимых друг к другу» (Deleuze and Guattari 2004b: 157). Дальнейшее обсуждение ризоматической природы даосской сексуальности см. в: Chia and Abrams Arava 1996.
- Как фотограф и модель в своих работах, я сознательно принимаю бесформенность [l’informe] уязвимости. См.: Bois and Krauss 1997.
- Реализация силы [puissance] у Делёза выражает эротическую политику: это «способность к существованию», «способность аффицировать или быть аффицированным», «способность умножать связи, которые могут быть реализованы данным “телом” в разной степени в различных ситуациях» (Brian Massumi, in Deleuze and Guattari 2004b: xvii).
- Мои фотографии обнаруживают уязвимость внутри риманова поля сознательной субъективности: «Когда вы создадите ему Тело без Органов, вы избавите его от всех его автоматических реакций и вернете его к его истинной свободе» (Deleuze and Guattari 2004b: 377).
- «Как желание вводится в мысль, в дискурс, в действие? Как дискурс может и должен развертывать свои силы в сфере политики и интенсифицироваться в процессе ниспровержения установленного порядка? Ars erotica, ars theoretica, ars politica» (Foucault, in Deleuze and Guattari 2004a: xii [Перевод Д. Кралечкина. — Прим. пер.]).
