Интервью с кооперативом «Техно-поэзия». Техно * поэзия = ?

Кооператив «Техно-поэзия» в интервью Ивану Неткачеву рассказывает о поэзии и сценическом перформансе, об аффекте и солидарности.

В марте 2012 года кооператив «Техно-поэзия» выпустил трек «Иисус спасает» в знак солидарности с арестованными Pussy Riot. На тот момент коллектив состоял лишь из Антона Командирова и Романа Сергеевича Осьминкина1, каждый из которых отвечал, соответственно, за техно или поэзию. Первоначальный рецепт — протест, перемешанный с черным стебом. Рецепт неизменен и сейчас, восемь лет и пять альбомов спустя.

Меж казацкой нагайкой и чекистским наганом
Вьются девичьи стайки боевым авангардом,
И на Лобное место, и в сакральный собор
льется девичья песня и панк-молебна хор.

Сейчас коллектив пополнился Мариной Шамовой (хореография, тексты, вокал) и Анастасией Вепревой (видео). Вместе с этим расширился и круг острых тем: ЛГБТ-активизм и феминизм дополнили левую повестку, лишь укрепив стойкость позиций. На место «Free Pussy Riot!» приходит более амбициозное требование — «убрать руки от влагалища культуры».

уберем руки от влагалища культуры
новое лицо на мощах субкультуры
уберем руки от влагалища культуры
новое время без следов диктатуры
уберем руки от влагалища культуры
современный мир не дает пристанища
не печалься за окном горит свет влагалища
современный мир не дает пристанища
убери руки от влагалища

«Техно-поэзия» не занимается социальным, культурным, критическим исследованием, но предлагает что-то более актуальное, сам аффект, выраженный в коллективной форме, в солидарности, в приставке «техно». За «дистанцией», о которой все говорят, лучше идти в книжный магазин или музей современного искусства. «Техно-поэзия» скорее приглашает угарать и тусить вместе с ними, впрыскивая критику небольшими емкими слоганами: танцуй вместе с нами, ведь не важно, кто ты. Как говорят сами участники группы, их аудитория давно вышла за пределы «стареющих хипстеров»: это выпускники филфака в той же мере, что и столяры-краснодеревщики.

Современность пропитана «текучим злом», если говорить словами Зигмунта Баумана и Леонидаса Донскиса2. Зло заползает в нее, и страх строит между людьми стены. В таких условиях становится сложно даже думать об альтернативе существующему порядку: возможные миры в нашем воображении становятся подозрительно похожими на реальный. Солидаризация через аффект — один из возможных способов разрушить эти стены и заставить людей снова увидеть друг друга.

В этом смысле оказывается, что «Техно-поэзия» довольно лаконично вписывается в контекст современных левых движений, контркультурных субкультр от панка до харкдора. Горизонтальные инициативы дают чувство уюта в мире переизбытка информации3. Это не делает такие маленькие очаги солидарности (в частности, «Техно-поэзию» и ее аудиторию) менее важными: если они и не меняют мир, то хотя бы помогают нам в нем выжить и не сойти с ума.

Кооператив «Техно-поэзия» — это не просто еще одна горизонтальная инициатива, не просто «поэзия», но тексты, которые читают со сцены, перформанс, включающий в себя на равных правах слова, голоса и тела музыкантов, это «сцена», в одинаковой степени предлагающая стихи, акционизм и хореографию. Но об этом гораздо лучше расскажут сами участники.

Иван Неткачев 

Недавно вы начали говорить о прекарном художественном труде и его критике. Современный арт-мейнстрим критичен к товаризации, но производит товар и не приносит денег. Как вы видите «прекрасную художественную индустрию будущего» (если тут вообще применимо слово «индустрия»)? Спасают ли современных художников новые модели продажи произведений — скажем, по подписке в Patreon или в iTunes?

Антон Командиров: Выплаты со стриминговых сервисов, конечно, не спасают в финансовом плане. Если ты не Тейлор Свифт, то на Apple Music и прочих сервисах не заработаешь. С другой стороны, это отличный способ дистрибуции своего творчества без участия каких-то институций вроде музыкальных лэйблов с их бюрократической структурой и понятными ограничениями. Исходя из того, сколько нам поступает на счета с прослушиваний и просмотров, мы пока не мейнстримовый товар — скорее, «культовые персонажи в пределах Садового кольца». Что будет с художественной индустрией даже в недалеком будущем — сложная тема для отдельного разговора (эссе, дипломной работы, книги). Тут я ставок делать не берусь.

Роман Сергеевич Осьминкин: Я вообще противник креативных индустрий и проповедник дескулинга и деквалификации с многолетним стажем. Но, конечно, я понимаю, что для создания больших произведений с привлечением множества разных творческих единиц и дорогой техники так или иначе нужен продакшн, площадка, отдел маркетинга, пиара и много что еще. Хорошо бы, если в прекрасной художественной индустрии будущего все необходимое для художественного производства было бы доступно большинству творческих работников и предоставлялось бы по прозрачным и понятным критериям, как без дикой неолиберальной конкуренции во имя коммерческого успеха, так и без системы кулуарного распределения по степени близости к источнику средств или лояльности власти.

Анастасия Вепрева: Деньги в искусстве распределены так же, как и в целом в мире — только пара процентов суперзвезд может хорошо жить за счет своего искусства. В нашем же случае это всегда сочетание разных деятельностей около искусства, позволяющее выживать в «чудесном» реальном мире. К тому же, критика институций или, скорее, их самокритика в какой-то момент стала даже хорошим тоном и показателем их «прогрессивности», что, в общем-то, никак не повлияло на незыблемость капиталистического строя. Когда-то казалось, что перформанс может ускользать от капитализма, пока не выяснилось, что можно продавать его документацию. Я думаю, что это неизбежно, но мы должны с этим бороться — изобретать новые пути ускользания.

Марина Шамова: Тоже не вижу прекрасной индустрии. Кажется, что в отношениях с деньгами даже не до фантазий о будущем. Задачи сегодняшнего дня — осознать капиталистическое рабство и нарастить другого типа отношения; понять больше про то, когда именно твой труд превращается в (само-)эксплуатацию.

Ваше творчество — это шаг в сторону поп-сцены, как акционизм, который иногда приближается к поп-музыке. Скажите, каким вы вообще видите будущее акционизма?

Антон: Лично я считаю, что мы можем быть интересны и как поп-группа, выпускающая хиты, снимающая на них клипы и играющая концерты в клубах, и как перфоманс-коллектив, участвующий в биеннале современного искусства. Есть люди, знающие нас только как музыкальную группу, а есть те, кто удивляется, когда узнает, что мы, помимо перфомансов, еще и треки записываем. Классический альбом Pussy Riot — с той самой песней — тяжело воспринимается отдельно от их акций, от «картинки», а у нас не шаг в сторону поп-сцены, а более-менее удачная попытка усидеть на двух-трех стульях. Это тяжело, но интересно прежде всего нам самим. Тем более, мы четыре разных человека, каждый/каждая со своим видением процесса и результата. Будущее акционизма предугадать сложно. Я делаю ставку на тесную связь с современными технологиями — наноботами, биотехнологиями. И немного фишек поставлю на стендап: творчество Энди Кауфмана, например, чтение «Великого Гэтсби» со сцены вместо вечера шуток, местами можно трактовать как акционизм.

Роман Сергеевич: Мы не занимаемся акционизмом в строгом смысле — прямой интервенцией в публичное пространство, — но часто делаем выступления в конкретных местах: на митингах, в активистских пространствах, у полицейских участков, чтобы поддержать ту или иную кампанию в защиту политзаключенных или жертв насилия, а также просто для повышения настроения и создания более тесной телесной и почти интимной связи между аудиторией. Акционизм в силу разных — как политических так, и художественных — обстоятельств сегодня движется от своей героической фазы (первая волна московского акционизма, политические акции НБП, вторая волна, «Война», Pussy Riot, Павленский) к постакционистским горизонтальным инициативам и движениям, направленным вместо провокации и конфронтации на выстраивание диалога и мягкие социотехники. Среди активно действующих постакционистских субъектов — Катрин Ненашева, Дарья Серенко, «Партия мертвых», «Психоактивно», «н и и ч е г о д е л а т ь», «Наденька», «Швемы», «Студия 4.413», «Интимное место», «ДК Розы», «Ребра Евы», «ДК [делай культуру]».

Анастасия: Вопросы про будущее всегда ставят в тупик. Сейчас сложно представить какую-либо его внятную парадигму в условиях все усиливающейся прекарности и политической непредсказуемости. Мы часто работаем с принудительным моделированием желаемого будущего и сонастройкой на него. Возможно, такой вариант сработает.

В чем, по-вашему, преимущество исполняемого текста перед написанным? Тексты Романа Осьминкина выходили и на бумаге. Вам близка футуристская идея преодоления границ письменного медиума и выхода в «жизнь»? Или вами движет что-то другое? 

Марина: В вашем вопросе уже есть ответ: это преимущество есть. Но лично для меня ситуация выглядит иначе. Я просто не умею писать и завидую тем, кто умеет (в том смысле, что хочу получить то, чем, как мне кажется, обладает другой). Но вот высказать свои мысли по тому или иному волнующему меня вопросу право себе даю. Этим объясняется выбранный для этого рэп-формат: речитативные высказывания — это социальный голос, политическое требование, способ снять напряжение с тех, кого регулярно изматывает эмоциональный активистский труд, это формат для голосов дискриминируемых групп и локальные контексты сегодняшней России, в конце концов.

Даже не преимущество — скорее, выбранный формат практики. «Техно-поэзия» исполняет концерты, делает перформансы, ставит пьесы, создает клипы, песни, музыку, видео, тексты, танец, себя. В зависимости от ситуации исполнения могут собираться по разному.

Антон: Мне кажется, это два разных вектора развития письма, разные рамки. Но в обоих случаях можно смачно плюнуть в вечность, а можно неожиданно для себя получить энное количество денег и забыть об этом на следующий день.

Роман Сергеевич: Текст для исполнения — не просто другой модус бытования и реализации текста, это переворот самой текстоцентрической установки, где мир рассматривается как система знаков. Сегодняшний семиокапитализм прекрасно приноровился присваивать любые освободительные смыслы и самые открытые тексты, ставя их себе на службу. Поэтому исполнение — это иная прагматическая установка на «грубую мысль» в действии, неотделимую от артикуляционно-соматического аппарата. «Техно-поэзия» работает методом аффективного заражения, манифестарного милитантного высказывания и одновременного вовлечения в танец, где ваше тело становится мыслящим телом, — это отчасти идет от современного танца, направленного на сращивание мысли и аффекта. Для этого нужны тексты определенного рода, написанные специально для исполнения, то есть рэп-телеги, если мы исполняем хип-хоп, или партитуры, если мы делаем музыкальную пьесу. Тексты сосуществуют и взаимодействуют сложным образом с музыкой, специально сочиненной под каждый конкретный текст, с хореографией, которую тоже привнесла Марина, с видеоподложкой, которую в реальном времени создает Анастасия, добавляя английские субтитры, если наш концерт проходит не в России.

Безусловно, все это нужно для выхода в «жизнь», если под жизнью мы понимаем непосредственный контакт со слушателем и зрителем. Но сегодня, если вы пишете, нет проблем с публикацией ваших текстов в любых социальных медиа, также дающих ощущение «жизни». Поэтому будет общим местом говорить о расширении аудитории за счет современной аудио-/видеотехники, производящей более сильнодействующий эффект, чем чтение поэтического сборника в кресле под пледом. «Техно-поэзия» — это лаборатория по скрещиванию разных языков — вербального, аудиального, визуального, телесного — для достижения конкретной задачи: внедрения в культуриндустрию эмансипаторного и критического вируса.

Анастасия: Все вопросы почему-то про поэзию, но я скажу как художник, которому невероятно скучно оказываться в ситуации, где есть лишь один медиум — только текст, только бумага и т. д. Наш мир не изолирован, постоянно взаимопересекается, и поэтому вполне логично переносить это в искусство. Именно по этой причине мы и работаем по всем фронтам сразу.

Так во время выступлений для нерусскоязычной аудитории наши тексты в оригинале вряд ли будут понятны. Однако когда отпадает один канал получения информации, другие усиливаются, и мы работаем, как правильно уже сказали, «на заражение» аудитории другими средствами. Мне кажется хорошим то исполнение, где слушатель может превратиться в зрителя, позалипать на контрастирующее с текстом видео, подумать о своем, — у нас иногда еще можно вовлечься в телесные практики. Словом, во время выступлений мы создаем пространство влияния на человека разными способами. Пришел, зацепился глазом, ухом или телом за что-то, домой вернулся, песню переслушал и такой: «О, я многое понял сегодня!».

В чем различие между адресатами ваших стихов и треков? Какими вы себе их представляете? Они изменились? Можно назвать их хипстерами, условными читателями серии «Новая поэзия» НЛО?

Антон: Скажу про треки. По-моему, мы не обращаемся преимущественно к хипстерам. Во-первых, потому что их больше нет в том виде, в котором они существовали на страницах журнала «Афиша» и портала LookAtMe. А, во-вторых, даже тогда — в 2011-12 годах — на практике было проверено: наши песни нравятся очень разным людям. Например, я помню, как на одном из концертов во время исполнения всех песен в зале радовался парень, которого можно было определить скорее как «пересадка два часа в Питере, а потом еду на Север зарабатывать», а не как посетителя «Пикника „Афиши“». После он подошел, купил диск и очень благодарил за радость, которую мы ему принесли своим выступлением.

Анастасия: На мой взгляд, нет вообще никакой разницы между адресатом стихов и треков — это просто разные способы воздействия на человека.

Марина: Обращаемся к женщинам, лесбиянкам, транслюдям, небинарным персонам, профеминистам, геям, к независимым художникам, к соседям из наших дворов, коллегам, продавцам в продуктовом магазине, подросткам, к прохожим, своим родителям, подругам, к тем, кто оказался рядом по каким-то причинам, тем, кто пришел на наше выступление, к тем, кому рассказали о наших песнях и клипах.

Круг тем, который вы затрагиваете, постоянно расширяется: например, в альбоме «Влагалище культуры» к левой проблематике добавилась еще и гендерная. Что задает направление развитию ваших текстов?

Марина: Вопрос, как я понимаю, к Роме и Антону, потому что альбом «Влагалище культуры» — это первый альбом группы «Техно-поэзия» в составе: Вепрева, Шамова, Командиров, Осьминкин. В этом смысле проследить расширение нет возможности — в этом альбоме представлена проблематика, с которой мы всегда и работаем: труд художницы, гендерная дискриминация, сексуальность, институциональная критика.

Роман Сергеевич:  Конечно, верно отмечена тенденция расширения круга проблем, с которыми мы работаем, но это не просто «затрагивание» каких-то наиболее актуальных и болезненных тем российской культуры и политики, а часть нашей изначальной концепции. До пересборки нашего кооператива, произошедшей в 2018 году после соединения с Мариной и Анастасией, нашей адресной группой были по большей части стареющие хипстеры (так и не ставшие политическим активом или арт-пролетариатом), подавленные и разрозненные после Болотных протестов и национально-патриотического поворота времен «русской весны». Я и Антон отзеркаливали их (и отчасти нашу) депрессию, сочиняя песни типа «в каждом прохожем я вижу мента дома останусь поглажу кота». Сегодня благодаря Марине и Анастасии наш кооператив куда более пластичен в художественном плане — и более открыто ангажирован левой и феминисткой политикой, пытаясь производить одновременно поэтические и политические высказывания от первого лица. Хотя Марине это удается лучше: она является непосредственной носительницей опыта гендерного меньшинства и лгбт-активисткой, тогда как мои тексты пока вынуждены прикрываться несобственно-прямой речью и самоиронией.

Если говорить о феминизме на кого вы оглядывались, когда писали свои новые тексты? В современной русской поэзии есть попытки выстраивания феминистского дискурса: вспомним об Оксане Васякиной и ее поэтике ярости. 

Роман Сергеевич: «Оглядываться» — не совсем правильное слово. Мы скорее вертим головой в разные стороны, прикрывая спины друг друга — как четыре бойца посреди поля боя, которым сейчас является российская действительность позднего путинизма с ее постоянным сужением горизонта прав и свобод, штамповкой запретительных законов, ужесточением наказаний за любую несанкционированную активность, бытовой гомофобией и национализмом, домашним насилием и пытками. Поэтому наши тексты так или иначе отражают эту повестку, но не просто ее иллюстрируют, а пытаются придать сил нашим слушателям, дать им поверить в свои способности что-либо изменить. Большинство из них принадлежат разным активистским и арт-сообществам. Мы работаем не через критическую дистанцию, а через аффект. Конечно, это требует полной самоотдачи и сонастройки с аудиторией, общего чувственного ритма, а это не всегда удается.

Анастасия: Феминистский дискурс не существует в вакууме — это наследие многих лет, многих художниц и поэтесс. Достаточно просто захотеть, сесть, открыть Google и отправиться в увлекательное путешествие.

Многие ваши треки — собственно, начиная с «Иисус спасает» — это такое сообщение «в лоб», не требующее дополнительных операций дешифровки. Но при этом значительную роль играет иронизирование над собственными позициями. Это идеологизированные тексты, которые смеются над самими собой? Или, скорее, два режима разговора, которые просто меняются?

Антон: Я считаю, что это два режима разговора, которые не меняются местами в процессе, а работают одновременно.

Роман Сергеевич: Не хотелось бы повторяться: про период «Техно-поэзии» для хипстеров я подробно писал в докуфикшн-биографии «Иисус спасает: „техно-поэзия“ как прием». Самоирония до поры до времени была одним из основных приемов как в текстуальной, так и в перформативной части. Но сегодня любая ирония отравлена горьким привкусом беспомощности и уже не подрывает что-либо, а обездвиживает. Нужны иные — серьезные и новонормативные высказывания и жесты. Мы пытаемся сформировать новую этику — внимания, эмпатии, солидарности, борьбы с любыми проявлениями насилия, сексизма и гомофобии, популяризации антифашизма и экологической ответственности.

Беседовал Иван Неткачев

Редактор: Мария Королева

  1. он же Осминкин. — прим. Ред.
  2. Бауман, З., Донскис, Л. Текучее зло: жизнь в мире, где нет альтернатив. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019. 
  3. Как пишут Ник Срничек и Алекс Уильямс, они, в то же время, ни в коей мере не являются альтернативой современному капитализму, — Срничек Н., Уильямс А. Изобретая будущее. Посткапитализм и мир без труда. М.: Strelka Press, 2019.