Издательство Individuum выпустило книгу, перевод которой выполнен при помощи Яндекс.Переводчика (под редакцией Александра Дунаева), а изображение на обложке нарисовано нейросетью Яндекса для генерации произведений современного искусства. Некоторые фрагменты текста осталась полностью без редактуры — ниже они выделены курсивом.
Материал также проиллюстрирован произведениями арт-группы Obvious, созданными с использованием искусственного интеллекта. В 2018 году группа презентовала серию генеративных портретов вымышленного семейства Белами. Портрет Эдмонда де Белами, оцененный аукционом Christie’s в $7 000 – $10 000, ушел из-под молотка за $432 500.
Экономическое неравенство — явление столь же древнее, как сама цивилизация. Блага в обществе всегда распределялись неравномерно, и людям всегда было трудно прийти к согласию относительно того, что с этим делать.
Заманчиво представлять, что когда-то неравенства не было. Философ XVIII века Жан-Жак Руссо, например, полагал, что если вернуться достаточно далеко назад, то можно обнаружить людей, которые вели «простую уединенную жизнь», свободную от любых «цепей зависимости» друг от друга. В работе «О причинах неравенства» он рисует себя в этом «естественном состоянии», не стесненном ничьими требованиями. Если другой человек пытается навязать ему какую-то работу, Руссо говорит: «Мне достаточно сделать двадцать шагов в лесу, чтобы мои узы оказались разорванными, а он навсегда лишился возможности снова встретиться со мною». С этой точки зрения, когда-то люди могли уклониться от вызова неравенства, просто отвернувшись и уединившись.
Но данная философская мысль вводит в заблуждение. На самом деле из того, что мы знаем о некоторых ранних предках — охотниках и собирателях, бродивших по африканской саванне сотни тысяч лет назад, — такое отступление было невозможным. Они действительно не жили в больших, стабильных обществах, подобных нашему. Их экономические пироги были меньше, если вообще есть смысл говорить о существовании «экономик» в те времена. А материальное неравенство было менее выраженным: основные различия возникли только после окончания ледникового периода, около двенадцати тысяч лет назад, когда климат стал стабильнее, распространились земледелие и скотоводство и некоторые люди получили возможность накапливать ресурсы, которых не было у других. Но даже так охотники и собиратели не стремились к уединенной жизни, описанной Руссо. Вместо этого они жили вместе в племенах, иногда насчитывавших несколько сотен человек, и делились в буквальном смысле плодами своего труда (и мясом) с соплеменниками, некоторые из них, разумеется, собирали пищу успешнее, чем другие. Леса, позволившего бы людям отступить в совершенное одиночество и самодостаточность, нет и никогда не было. Все человеческие общества, малые и большие, простые и сложные, бедные и богатые, должны были решать, как лучше разделить неравномерно распределенное благосостояние.
За последние несколько столетий коллективный достаток человечества резко возрос, поскольку технический прогресс сделал нас намного богаче, чем когда-либо прежде. Для распределения этих богатств почти все общества сделали выбор в пользу рыночного механизма, различными способами вознаграждающего людей за работу, которую они делают, и за вещи, которыми они владеют. Но растущее неравенство, которое само по себе часто вызывается технологией, поставило работу механизма под вопрос. Сегодня рынки уже дают огромное вознаграждение одним людям и оставляют очень малое многим другим. А теперь технологическая безработица грозит превратиться в более радикальную версию ситуации, происходящей на конкретном рынке, на который мы больше всего полагаемся, — на рынке труда. Когда он начнет разрушаться, все больше людей будут сталкиваться с перспективой вообще не получить свою долю благосостояния.
Два вида капитала
Люди, разочарованные нынешней экономической системой, иногда говорят: «Проблема капитализма в том, что капитал есть не у всех». Другими словами, они жалуются на то, что надежный доход сегодня получают только те, кто владеет собственностью в виде активов и акций, недвижимости и патентов. Оставляя пока в стороне вопрос о том, справедливо ли данное обвинение, отметим, что это утверждение содержит характерную ошибку, поскольку исходит из тезиса, что единственный тип капитала в мире предполагает владение каким-то видом собственности, который экономисты могли бы назвать традиционным капиталом.
По словам экономиста Тома Пикетти, традиционный капитал — это «все, чем обладают жители и правительство данной страны в данный момент времени и что можно обменять на рынке». Это широкое определение, включающее в себя имущество материальное и нематериальное, финансовое и нефинансовое: землю, здания, оборудование, товары, интеллектуальную соб- ственность, банковские счета, акции и облигации, программное обеспечение, данные и так далее. Изложенная выше жалоба справедливо указывает на то, что не все люди владеют таким традиционным капиталом, но на этом основании неверно заключать, что они вообще не владеют капиталом. Каждый человек в мире действительно владеет другим типом капитала — самим собой.
Экономисты называют его человеческим капиталом — этот термин охватывает всю совокупность навыков и талантов, накапливаемых людьми в течение жизни и используемых в работе. Впервые это словосочетание использовал еще в 1920‑е годы экономист Артур Пигу; несколько десятилетий спустя Гэри Беккер получил Нобелевскую премию за введение этого понятия. Название вытекает из родственного сходства с традиционным капиталом: люди могут инвестировать в него (через образование), некоторые его виды ценнее других (например, специализированные навыки) и при использовании он обеспечивает доход владельцу (в виде заработной платы). Однако в отличие от традиционного капитала, человеческий капитал хранится внутри нас и не может быть продан на рынке — если, конечно, вместе с ним не придет его владелец.
Некоторым идея человеческого капитала может показаться чрезмерно механистической — экономической абстракцией, далекой от реальной жизни. В нобелевской лекции Беккер рас- сказывал, что столкнулся с такой реакцией, когда начал свою работу: «Само понятие человеческого капитала считалось унизительным, потому что оно рассматривало людей как машины. Подход, рассматривающий школьное образование как инвестицию, а не как культурный опыт, считался бесчувственным и крайне узким». Но идея человеческого капитала, демистифицирующая людей, не наделяя их магическими способностями, делающими их непохожими на что-либо еще в экономике, помогает нам составить ясное представление о грядущем вызове.
Проблема технологической безработицы
С этой точки зрения, технологическая безработица возникает, только когда человеческий капитал некоторых людей лишается всякой ценности на рынке труда, то есть когда никто не хочет платить им за то, чтобы они использовали свои навыки и таланты. Это не значит, что у них не будет никакого человеческого капитала. Они почти наверняка его получат, потратив большую часть жизни на образование или обучение, возможно, со значительными усилиями и затратами. Проблема в том, что в мире с меньшим количеством работы этот человеческий капитал может обесцениться. В случае фрикционной технологической безработицы он может оказаться неподходящим для имеющейся работы; в случае структурной технологической безработицы — спроса на человеческий капитал может вообще не хватать.
Более того, как мы уже видели, существует два типа капитала: люди зарабатывают деньги как в качестве прибыли на накопленный ими человеческий капитал, так и на любой традиционный капитал, которым они владеют. В мире с меньшим количеством работы поток доходов, который многие люди получают от своей работы, может иссякнуть до тонкой струйки, но поток доходов, идущий к тем, кто владеет новейшими системами и машинами — новыми формами традиционного капитала, которые вытеснили этих работников в первую очередь, — вероятно, будет весьма значительным.
Так вот, если бы каждый из нас обладал портфелем традиционных капиталов в этом направлении, мы, вероятно, гораздо меньше беспокоились бы о перспективах мира с меньшим количеством работы. В конце концов, это история британской аристократии за последние несколько столетий. Как тепло выразился Джордж Оруэлл, это «совершенно бесполезный класс, живущий на деньги, которые были вложены неизвестно куда… просто паразиты, менее полезные для общества, чем его блохи для собаки». С экономической точки зрения, они представляют собой относительно бесполезную группу людей, но из-за своих солидных владений традиционным капиталом они все еще получают немалый доход.
Однако маловероятно, что те, кто окажется без работы в будущем, смогут последовать их примеру. Для большинства из них перспектива — это не процветающая жизнь аристократа, владеющего собственностью, а существование практически без дохода. Таким образом, мир с меньшим количеством работы будет глубоко разделен: одни люди будут владеть огромными объемами ценного традиционного капитала, а другие окажутся практически без капитала любого вида.
Такой мир — не плод научной фантастики. На самом деле, это очень похоже на более экстремальный вариант нашей сегодняшней жизни: доходы уже текут к разным людям совершенно разными темпами — в карманы одних они льются широким потоком, в карманы других — едва просачиваются. И это сходство не случайно. Явления неравенства и технологической безработицы тесно связаны. Большинство обществ решили нарезать свои экономические пироги, используя рынок для вознаграждения людей за любой имеющийся у них капитал, будь то человеческий или традиционный. Неравенство — это то, что происходит, когда капитал одних людей оказывается гораздо менее ценным, чем капитал других; технологическая безработица — это то, что происходит, когда у некоторых вообще нет капитала, имеющего ценность на рынке, — ни человеческого, ни, вероятно, традиционного.
Таким образом, изучение существующего неравенства полезно, поскольку оно показывает нам, как мир с недостаточным количеством рабочих мест может возникнуть из того, что мы уже видим вокруг себя. В некотором смысле сегодняшнее неравенство — это родовые схватки завтрашней технологической безработицы.
Благодарим издательство Individuum за предоставленный препринт.
