Секигути, Р. Зов запахов / пер. Ольга Панайотти. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2025.
Проснувшись, она впервые осознала, что больше не ощущает запахов. Она пролежала в постели три дня, за это время запах пота, пропитавшего простыни, не должен был никуда деться, но, открыв глаза, она обнаружила, что лихорадка и жар отступили и что она не чувствует запаха собственного пота.
Ее кожа исчезла.
Ей уже приходила в голову мысль, что в случае потери обоняния она не будет чувствовать запах других, но она не могла даже вообразить, что потеряет способность ощущать себя. Она больше не была уверена в собственном существовании. Была ли она все еще в этом мире? Ей показалось, что она стала тенью — нет, меньше, чем тенью, потому что тень все же чем-то пахнет. Скорее, она стала фигурой, вырезанной из картона.
Она открыла окна и вдохнула свежий воздух. Она почувствовала, что воздух существует, хотя ей и не удалось «прикоснуться» к его запаху. Воздух казался на удивление чистым, словно вымытым. Запахи составляют суть всего, и теперь, потеряв способность их чувствовать, она оказалась в бестелесном мире. Тела не было ни у воздуха, ни у воды.
Полностью исчезло только обоняние, но остальные чувства как будто тоже ослабели. Птичьи крики, которые долетали через открытые окна, казались ей теперь лишь пронзительными волнами. Она включила музыкальный центр. Голосам певцов, которые она прекрасно слышала, не хватало теплоты. Это было как если бы пять ее чувств не существовали каждое само по себе, а обладали небольшим количеством запаха. Она потеряла обоняние, и все остальные чувства как-то смазались. Функционируя правильно, они словно стали непоправимо беднее.
Единственное, что у нее осталось, чтобы «чувствовать», или, лучше сказать, «верифицировать» — слово суховатое, но наиболее подходящее, — было осязание. Теперь, чтобы убедиться в присутствии чего-то в мире, полагаться на зрение она больше не могла. Это она осознала.
Однажды, после перенесенной операции, у нее была временная потеря зрения. Несмотря на то, что осложнения были маловероятны, она забеспокоилась. При этом она ощутила, как на помощь пришли все остальные чувства. Она отчетливо помнила всё, что слышала, пока шла на поправку, будь то радиопередачи или тексты, которые читали вслух навещавшие ее друзья. Она могла все это повторить, как актриса. Как если бы ее память утроилась. Она быстро поняла, что остальные чувства могут быстро восполнить ужасную нехватку зрения. Чего, надо сказать, не произошло с обонянием. На этот раз к беспокойству прибавилось нечто вроде грусти, огромной грусти, витавшей над миром. Она казалась себе отринутой от всего, лишенной права трогать мир голыми руками, словно она была больна и ее отделили занавеской от других, чтобы защитить от микробов. Отделили даже от ее собственного тела.
В надежде в один прекрасный день вновь обрести обоняние она составила список того, что делали ее чувства. Записывала всё, что ощущала, или не могла ощутить, или то, что, вероятно, ощущала, но в чем не была уверена.
Она не чувствовала запаха попутчиков ни в метро, ни в автобусе. Всё стало невыносимо чистым. Улицы были стерильны, лужи блевотины, украшавшие тротуары по утрам в субботу, были стерильны. Она больше не чувствовала вони, исходящей от перевернутых мусорных баков. Следуя подземными переходами, которые внезапно стали чистыми, она пыталась представить себе запах мочи и нечистот, но, несмотря на все усилия, эти коридоры оставались для нее всё такими же монотонно-серыми и ничем не пахнущими.
Такое ощущение, что я сплю, думала она, после чего спохватывалась. Потому что в прежние времена ей удавалось чувствовать запахи даже во сне. Она осознала, что, с тех пор как обоняние исчезло наяву, потеряла его и в снах.
Среди того что она заносила в свой to-do list, значилось «переспать с незнакомцем». Она думала, что, возможно, близость другого тела окажется шоковой терапией, но ей не хотелось пускаться в подобное приключение с кем-то, кого она знала. В конечном счете она так и не решилась. Провести ночь с человеком, чей запах она была бы не в состоянии ощутить, казалось ей слишком жестоким. Или, скорее, незрелым. Ее беспокоил ущерб, который могла нанести подобная абсолютная близость с каким-то призраком.
Так прошла неделя, затем другая. Мир стал беднее. Она вела с виду нормальную жизнь — ведь никто не замечал, что она теперь живет в другой реальности. Отсутствие обоняния утомляло ее не то чтобы слишком сильно. Лишь одиночество, которого она никогда раньше не испытывала — ни при разрыве любовных отношений, ни даже потеряв кого-то из близких, — с каждым днем накрывало ее чуточку сильнее, и от его тяжести ей было не освободиться.
Однажды вечером, читая в постели, она задалась вопросом, сколько еще это может продолжаться.
По правде говоря, ей стало трудно даже читать. Она занялась поиском свидетельств людей, потерявших обоняние, и в особенности тех, кто его вновь обрел, — последних, к ее большому разочарованию, было гораздо меньше. Кто-то писал на форуме, что обоняние к нему вернулось, а затем вновь исчезло. Потом этот человек перестал появляться на форуме. Может, потому, что, выздоровев, люди больше не испытывают потребности говорить о проблеме? Или потому что излечение — редкость?
Ее немало удивило вот что: многих из тех, кто, как она, лишился обоняния, это как будто совершенно не волновало. Неужели только для нее одной это чувство столь важно? А как те, кто утратил другое чувство, переживали свою потерю? Она не решилась искать свидетельства тех, кто ослеп или оглох.
А вдруг в мире никогда не было запахов? Она не могла вспомнить ни одного. Вернее, ей казалось, что она помнит, но, когда подносила к носу банку с кофе или с карри и ничего не ощущала, все ее воспоминания немедленно исчезали и становились недостижимыми.
Возможно, запах был лишь абстрактной идеей и никогда реально не существовал в этом мире.
А что если мир с самого начала был так печален?
Ей казалось, что ее тонкая кожа стала плотной. Она не была уверена, что ощущает ее, когда проводит пальцами по телу.
Если запахов никогда не было, то как можно вообразить себя саму в мире? Ведь ей казалось, что ее существование состоит из запахов. Надо было переосмыслить собственное тело. Перестать считать его лишенным запахов и, следовательно, несуществующим, но начать видеть в нем сущность, изначально не знавшую никаких запахов.
Она потерлась ступнями о простыню. Представила себе, что отдается незнакомцу, но в воображении никто не появился.
Ей вдруг показалось, что у нее нет кожи. Как будто она перестала быть человеческим существом и превратилась в какое-то очень уязвимое животное, у которого другая кожа.
Более того. В некую массу плоти, про которую нельзя сказать, жива она или нет.
Она обречена на вечное одиночество, даже в фантазиях, в воображении. Никого никогда не будет с ней рядом. Собственная кожа никогда не казалась ей столь уязвимой, но при этом как будто не существовала вовсе, и это вызывало страдания.
Она потеряла уверенность в том, что в мире существуют запахи, но в то же время запах стал одновременно ее формой и содержанием. Она не могла не думать, что ее тело состоит из запахов.
В глубине ее тела как будто зажегся маленький огонек.
Запах переместился на уровень ее паха, даже если ей не удавалось уловить его. Она увидела желтый георгин, лепестки которого направлены внутрь.
Она разок понюхала этот цветок, этот георгин, лепестки которого ближе к центру из желтых становились белыми. Если бы она была насекомым, то могла бы ощутить, чем он пахнет.
В тишине человек слышит голос, звучащий в его ухе; если бы остался только один запах, который можно было бы вдохнуть изнутри, то, возможно, это был бы тот самый — тайный — запах. Так, и только так, в своем одиночестве, похожем на безмолвное озеро, она могла наполниться этим запахом.
Это была единственная связь с миром, которая у нее осталась.
С миром, в котором она была совершенно одна.
И запах проник в ее полное печали тело.
Благодарим издательство Ad Marginem за любезно предоставленный препринт.
spectate — tg — youtube
Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, подписывайтесь на наш Boosty или поддержите нас разовым донатом:
