От редакции

Поначалу все думали — с подачи закрученной, многоуровневой композиции самой «Циклонопедии», лукаво рассеивающей и скрывающей фигуру своего «автора», – что никакого Резы Негарестани не существует. Затем кто-то решил, что он всё-таки существует, но он — это Ник Ланд. Наконец, стало ясно, что он существует, и он — это он. Занятно, что с тех самых пор — а минуло немногим больше десятилетия — сведения о Негарестани не то чтобы сильно разрослись: да, он философ, да, из Ирана, читает лекции, участвует в конференциях, ведет блог — в общем, ничего особенного. Однако по праву особенной признается его философская проза. «Циклонопедия» была и остается очень влиятельным текстом, который берут за основу своих построений такие теоретики, как Бен Вудард, который — оцените размах — Чайна Мьевиль хвалит за силу воображения, а Рэй Брасье — за концептуальную строгость. Всё так, всё бесспорно: есть тут и строгость, и воображение, и много чего еще — но главный вопрос этого сложного текста относится, на мой взгляд, к характеру его жанрового синтеза. Как выдающийся и, вероятно, основополагающий образец современного theory fiction, «Циклонопедия» на манер хорошего детектива, которым она также является, требует от читателя сосредоточиться и поучаствовать в поиске истины, где этой искомой истиной и оказывается сама возможность такого (пост)жанрового синтеза, как… theory fiction. Как мы должны, скажем так, рационализировать этот синтез, чтобы две его главные части — и теория, и фикция, — вступая друг с другом в лихой симбиоз, не уничтожили друг друга — сразу и безоговорочно, еще на уровне собственных условий возможности? Пускай: эзотерика, геополитика, джинны и черви — но в чем, как сказал бы Ален Бадью, философский протокол вопроса?.. Или: потоки и срезы, шизописьмо, петрополитика, но как насчет художественной образности и захватывающих SF-нарраций?.. Теперь, когда «Циклонопедия» выходит на русском языке в переводе Полины Хановой (любой желающий может открыть оригинал и понять, что перед нами неоспоримый переводческий подвиг), русскоязычный читатель, с одной стороны, приглашен к этой теоретически-детективной коллизии, с другой стороны, предупрежден: тут дело тёмное. Возможно, хорошим ключом хотя бы от некоторых дверей этого лабиринтарного текста послужит неспешная медитация над подзаголовком: «Соучастие с анонимными материалами». Материалы, остающиеся столь же анонимными, как и их соучастник Реза Негарестани, требуют места, прописки в текущей мыслительной сборке по имени «философия». Но в той «философии», что была нам известна до сего момента, места им — подчеркнем это — не было. Что теперь делать? Один вариант перед вами: возможно, нужно сделать с «философией» что-то такое — одновременно дикое и захватывающее, — чтоб из нее получилась… «Циклонопедия». Главное — выдыхайте. 

Дмитрий Хаустов

***

Механизм защиты человека — самая последовательная сущность на этой планете; эта самоподпитывающаяся паранойя способна понять и идентифицировать любой контакт только с точки зрения потенциального вторжения. Когда это параноидальное постоянство (или постоянная паранойя, поскольку паранойя, по иронии, имеет тенденцию быть последовательной) обретает автономию, оно становится безжалостно шизоидным, пассивно открываясь для неизвестных угроз Извне, или ксеноагентов. Антропоморфная система безопасности — это ящик Пандоры незарегистрированных заболеваний, возникающих из постоянного сопротивления системы внешним вторжениям, с одной стороны, и постоянной эскалации вторжения — с другой. В этом смысле система человеческой безопасности представляет собой проекцию интенсивности конфликтов между ксеноагентом (демоном) и системой, регистрирующей новые неопределяемые язвы, картографированные на внешних границах демона и системы.

В отличие от все еще глубоко религиозной демонологии Мартина Бергмана, настаивающего, что демон должен быть изгнан не для того, чтобы спасти одержимого, а чтобы помочь демону сбежать из «млекопитающего мяса», согласно ассирийской Оси Зла-против-Зла, демон заражает человека, чтобы извлечь широкий спектр моро-бунтов из его системы безопасности, не захватывая ее (в смысле захвата собственности, монополией на которую обладает Божественное — например, человек как собственность Бога), а путем превращения Божественного и его функций безопасности в опосредующих паразитов (сутенеров) для входящих заболеваний. В ассирийской политике демонизма Божественное и его мир превращаются в ферму, питающую мор. Их сопротивление и слепые попытки противостоять поощряются, потому что каждый случай сопротивления несет в себе еще больше вторжений Извне. Вредители, ксеновозмущения, космические болезни запускаются, когда достигнута необходимая нагрузка, и система безопасности антропоморфного агента начинает разрушаться и расходовать силы впустую, пытаясь выжить любой ценой, что в свою очередь провоцирует еще более широкий спектр моровой активности. В этой панораме выживание и укрепление безопасности (вопреки умирающей системе) бесконечно «возбуждают» демона. Современная криминология отказывается признавать присутствие демонов, так же как светское безверие объявляет глупостью идею одержимости беспомощного человека демоном: если демоны существуют и так сильны, то зачем им захватывать жалкого антропоида? Такое возражение основано на непонимании механизмов коммуникации между ксеноагентами и системой человеческой безопасности. Потому что демоны сохраняют свою внешность именно путем избыточного насилия (чистой экстериорности силы), применяя больше силы, чем нужно, только чтобы отпереть ворота. Демоны просто раскалывают добычу. Избыточная сила создает такую открытость, которую система уже не в состоянии себе позволить. Как только открытость вышла за пределы возможностей системы, она превращается в случай грубого убийства, а не акт эмансипации, характеризующийся человеческим «доступом» к внешнему. Избыточное насилие — это зрелище, основанное на фундаментальной неспособности системы справиться с Внешним. Путем избыточного насилия ксеноагент исполняет свой демонический спектакль и запускает свою экстериорность, с которой система не может справиться. Экстериорность демона не может быть захвачена системным желанием открытости, и по этой причине такая экстериорность насилует (вскрывает) систему. Захватить сильного человека определенно достаточно, чтобы похвастать силой демона, но еще лучше, если одержимый — ребенок или старая женщина, чтобы обозначить экстериорность демона, производящую избыточность.

На ассирийской Оси Зла-против-Зла демон не стремится уничтожить (антропоморфную) идентичность; вместо этого он пытается сделать идентичность воротами для призыва новых демонов из яростных схваток между ксеночастицами и сопротивляющейся системой. За границами идентичности лежит безразличное царство безусловного (абсолютного) безумия, того, что не может быть даже шизоидным, ведь шизофрения процветает на опустошенных руинах границы, территории и пределов возможного. Шизофрения требует минимального уровня организации и системы, чтобы распространяться, трансформироваться в возбуждение и взаимодействовать с ксеновозмущениями и демонами. Шизофрения вырабатывается из синергетических оппозиций между ксеновозмущениями (демоническими частицами Внешнего, понимаемыми как неконтролируемые интенсивности) и силами границы; она беспокойно мобилизуется через атаки и контратаки, одна атака со стороны ксеночастиц — две или более контратаки со стороны системы. Яростное сопротивление экспоненциально нарастает и постепенно оказывается захваченным ксеноагентами, пока не перейдет в расплав, превращение в ГАЗ всех частиц.

Шиз-потоки текут только в дифференцированных зонах; это означает, что должно быть как минимум две стороны: идентичность и ее смертельные враги. После становления фукианского психоанализа единственный образ шиза, репрезентированный в поп-культуре, представляет собой внешний образ безумия: непонятный полупарализованный безумец, корчащийся, как пьяный паук. Шиз обнаруживается везде, кроме безумия. Шизофрения приходит с горячкой (Jnun), страстью к смертельному заболеванию (что предполагает здоровье), изуродованными войной пространствами органического выживания, атаками и нарастающими контратаками, диаграмматически рассказывающими свое неустанное выматывающее взаимодействие с дракоспиралью, которая то плавится, то испаряется, сгорает не полностью и рассыпается на части, вместо того чтобы раствориться в ничто. Все восхитительно шизоидное, способное привлечь безжалостное вторжение ксеночастиц и разжечь преступное возбуждение, происходит на границах идентичности и ее режимов, которые желчно организуют сопротивление любой злонамеренной силе. Чтобы провести шизо-линии коммуникации с Внешним, необходим строгий порядок разборки идентичности, и все же любая серьезная попытка тотального стирания идентичности непременно исключает пространство ксеновозбуждений и ведет к аутичному нигилизму.

На Ближнем Востоке арабское слово Jin (или Jinn) отсылает к расе, созданной Аллахом до сотворения людей: они были сотворены из огня и потому способны к смене обличий (в отличие от людей, созданных из пыли и воды, бактериальной грязи пылевого супа). В Коране и исламской демонологии в отличие от христианства Шайтан (Сатана) — не падший ангел, а первый Джинн (Враг Человеческий), созданный Аллахом. Согласно Корану, у ангелов нет Воли; поэтому они не обладают способностью не подчиняться приказам и свободой выбора. Однако Джинны с их непредсказуемым разумом могут выбрать свой путь; они обладают Волей подчиняться или не подчиняться, быть верными или предавать (Khazoola: خذولا). Джинн или Жинн — мужского рода, женская часть этой расы называется Джнун (Jnun, во множественном числе جنون) — это многозначное слово также означает горячку, безумную любовь и терминальную шизо-френию (коррозивные приливные волны ксеновозбуждений).

В персидской мифологии Джнун — потомки Дже или Джахи, первой антикреационистки, созданной плотью от плоти Ахримана — дочерью Ахримана, которая разбудила отца от десятитысячелетнего сна, чтобы породить моровой легион. Джахи — первая женщина, миссия которой — уничтожить весь прокреационистский проект Ахурамазды. В арабском фольклоре Джнун — дочери Лилит. Руб-эль-Хали, ужасающая пустыня, в которой десять лет жил Абдул Аль-Хазред, была населена Джнун — не Джиннами, которые функционировали как женские врата Внешнего. Аль-Хазред, по-видимому, коммуницировал с женской стороной Внешнего (то есть Джнун), когда писал свой ночешифрованный «Некрономикон», шедевр о космодромическом богохульстве и реализме открытости.

Джнун захватывают мужчин, но не оккупируют или колонизируют своих хозяев. Вместо этого они открывают одержимых мужчин Внешнему, открывают в смысле раскладывают, вскрывают, вспарывают (например, марокканская джиния Айша Кандиша, или Айешеш Гедизех, которую называют «открывательница»). Одержимый Джнун, Абдул Аль-Хазред счел этот путь единственной надежной поли-тикой коммуникации с космодромом Внешнего, обозначенным на Нумограмме как регион Djynxx или, точнее, XX‑джинний. Путь в Djynxx или регион ХХ‑джинний картографируется как становление-женщиной через Джнун, которые, согласно арабскому и персидскому фольклору, рассказывают нерассказанные истории тому, кто вскрыт и пожран ими. Лилит рассказывает странникам запретные истории, прежде чем вскрыть и сожрать их. В этом смысле Джнун (картографированные на Нумограмме как регион Djynxx) — прямая связь с космическим богохульством и женским потоком Внешнего. Лавкрафт часто называет Аль-Хазреда «безумным» поэтом или «безумным» арабом именно потому, что коммуникация с Джнун как женскими вратами (вульвокосмическими сингулярностями) имеет одно неизбежное последствие — радикальное безумие. В арабском и фарси слово «Джнун» также означает безумную любовь и терминальное безумие как результат раскрытия женским острием Внешнего. Однако «Джнун» несовместимо с западным определением Безумия. Этот термин непереводим, но достаточно будет сказать, что Джнун чаще всего состоит из трех элементов и развивается путем их сочетаний: Одержимость, Любовь и предельная открытость. Абдул Аль-Хазред был majnun (меджнун, مجنون), мужчина, вскрытый Джнун, и одновременно человек-меджнун, безумец, который немедленно напоминает нам о меланхолической повести о Лейли и Меджнуне и их истории любви, в которой сошлись сумасшествие, открытость и безумная любовь — Запретное.

Айша Кандиша, или Аиша Кадиша, или Гедизех — одна из самых популярных и устрашающих Джинний (женщин-Джиннов) в марокканском фольклоре. Верования и ритуалы Айши сохранились и в XXI веке. Она одновременно охотница и целительница, иногда появляющаяся в образе прекрасной (непреодолимо соблазнительной) женщины, а иногда в образе Старухи. Когда она захватывает мужчину, она не подчиняет себе жертву, а открывает мужчину буре других Джнун и Джиннов, демонов и колдовских частиц всех видов, превращая его в зону трафика стремительных космодромических данных. Вот почему она внушает страх. И она никогда не уходит — она пребывает в мужчине, чтобы гарантировать его тотальную открытость, что не всегда приятно. Согласно верованиям марокканцев, единственный способ комфортного существования с Айшей (новой любовницей/возлюбленной) — сотрудничать с ней, кормить ее, возбуждать ее страстными и варварскими музыкальными ритуалами с какосоническими ритмами.

Реза Негарестани

«Циклонопедию» Резы Негарестани, переведенную и изданную издательством «Носорог», вы можете заказать на их сайте.