В попытке деконструкции тотализующего жеста Бахтинской интерпретации ФМД [ср. комментарий к «Улиссу» Хоружего-Хинкиса: безупречностью своей схемы он подавляет прочие интерпретации] необходимо разработать альтернативные способы организации дискурса об ФМД, прежде всего — экспериментально.

Следуя данному намерению, я беру с полки книгу «Братья Карамазовы», двухтомник «Капитализма и шизофрении» и ставлю вопрос: ЭДИПИЗИРУЕТ данный роман или НЕ ЭДИПИЗИРУЕТ? [Не забыть вернуться к проблеме возможности постановки данного вопроса в условиях того, что эдипальная сетка субъекта и формирует <формирует ли {возможна ли артикуляция подобного архэ-дискурса}? — оптика накладывается сама на себя, осколки ГЛАЗА разлетаются в разные стороны> — оставлю это на конец света.] 

В высшей степени увлекательно обращение к Фрейдовскому мифу о первых Отцах [нотабене — ОТЦЫ во множественном числе]. Достоевский Фрейда не читал, это Фрейд читал Достоевского <понятно, почему книга ему понравились: батю грохнули>, но, прежде чем критиковать психоаналитический подход к ФМД — почему бы и нет? — необходимо хотя бы в общих чертах пересказать содержание этого мифа.

Поскольку пдф-файл со всеми выписками был съеден бродячей кибер-собакой (прискорбное, весьма прискорбное событие), привожу пересказ по своей пористой памяти [желающие — см. «Тотем и табу», где-то между 1 и 76 страницей]. Фрейду мерещится ПЕРВО-ОТЕЦ, открытый некоему неограниченному НАСЛАЖДЕНИЮ, сношающий всех женщин в округе: размахивая своим фаллосом, он запрещает сыновьям их МАТЕРЕЙ. В ответ на это сыновья сговариваются, убивают ОТЦА, распределяют женщин между собой и — в порядке рессентимента — учреждают ЗАКОН, ограничивающий пользование женщинами.

Принципиально, что запрет на наслаждение матерью устанавливает не сам отец, но факт его убийства КОНСТИТУИРУЕТ ЭТОТ ЗАПРЕТ <первосцена раздирает дословесную пустоту — впариваются объекты и мамапапа>. Избегая смертельной разрядки, спасая свой контур бытия от невыносимого НАСЛАЖДЕНИЯ (jouissance), послушный сын отрезает свой фаллос и отказывается от наслаждения, соглашаясь на частичное УДОВОЛЬСТВИЕ {отче праведный, да это уже Лакан!}. «Из фразы старика Карамазова “если Бога нет, то всё дозволено” следует в контексте нашего опыта, что ответом на “Бог умер” служит, наоборот — не позволено ничего» — впрочем, УНИВЕРСИТЕТ лишь конвейер интеллектуальной кастрации масс, я отказываюсь служить этому дискурсу, я отказываюсь от ссылочного аппарата: картезианский субъект не более чем импотентная имитация фаллического Я само же по себе пресловутое Я лишь машинная сборка высказываний равно как и цитируемые авторы [статья Раскольникова в романе пересказывается Порфирием Петровичем сам ФМД свои тексты НАДИКТОВЫВАЕТ жене] говорит сейчас не Немцев не Лакан не Делёз не ФМД а — МЫ движимое сквозь червивые пространства и покрывающее их внутренности текстом.

Итак, МЫ утверждаем, что к тексту ФМД эдипальная/антиэдипальная сетка относится самым прямым образом — даже если она к нему совершенно не относится.

---

Христианство Ф.М. Достоевского достаточно далеко отстоит от классического православия (кризис доверия к православной ортодоксии XIX века можно наблюдать и в своеобычном учении Л.Н. Толстого, и в пристальном интересе к ересям Н.С. Лескова), в связи с чем интерес исследователей к гностической проблематике в творчестве Достоевского только возрастает¹. И это неудивительно, ведь гностическая оптика открывает плацдарм на такие проблемы, как софийный план «Преступления и наказания» или же свержение псевдоотца-Демиурга в «Братьях Карамазовых». Однако — прежде чем пускаться в столь соблазнительные разработки, стоило бы рассмотреть саму постановку вопроса.

Прежде всего: что могло быть известно Достоевскому о гностиках? При обращении к источникам мы тотчас же упираемся в факт того, что библиотека Наг-Хаммади (крупнейший источник хорошо сохранившихся апокрифических текстов) была открыта только в 1945 году. Во избежание неоправданной модернизации проблемы, все сведения о гностицизме, появившиеся после смерти Достоевского в 1881 году, мы оставим в стороне.

Какими же источниками располагали русскоязычные читатели XIX века? Прежде всего — «Против ересей»² Иринея Лионского (1868), «Постепенное развитие древних философских учений в связи с развитием языческих верований»³ Ореста Новицкого (1861), статья Д.В. Гусева «Догматическая система св. Иринея Лионского в связи с гностическими учениями второго века»⁴ (1874), а также статьи А.И. Никольского (1880) и П.Ф. Пахомского (1870), также посвящённые Иринею Лионскому. Более основательные работы, такие как «Лекции по истории древней церкви» В.В. Болотова (1910), «Гностицизм II века и победа христианской церкви над ним» М.Э. Поснова (1917), «Из жизни идей» Ф.Ф. Зелинского (1908) — выходят в свет уже после смерти Достоевского. 

Не будем пока останавливаться на работах Гусева, Никольского и Пахомского, выходивших в «Христианском чтении» и «Православном обозрении» (там же, где публиковался «Против ересей» в переводе Преображенского), сосредоточимся лучше на сочинении Иринея.

Первая книга посвящена изложению учений Симона Волхва, Валентина, Василида, Сатурнина, офитов и каинитов — в последующих же четырёх следуют опровержения и экзегетика. Несмотря на очевидно антагонистическое отношение к «нечестивым и обманывающимся», сквозь всю негацию проступает достаточно обстоятельный пересказ космологии вышеназванных гностических школ (вплоть до таких понятий, как эоны, Ахамот, Иалдаваоф, самовозвысившийся Демиург). Вполне допустимо, что эти пересказы могли бы быть переработаны художественным мышлением Достоевского. Однако, была ли книга Иринея ему известна?

Небольшие отрывки выходят в «Христианском чтении» ещё в 1838 году⁵, но полноценный перевод, выполненный Преображенским, появляется только в 1868 — 1871 годах в «Православном обозрении», из чего можно сделать вывод, что к «софийной» составляющей «Преступления и наказания» сочинение Иринея Лионского отношения иметь не может, т.к. роман выходит в 1866 году. В 1867 же году Достоевский со своей супругой, скрываясь от кредиторов, на четыре года отправляется в Европу, где было затруднительно доставать русские книги. Впрочем, немецкий перевод «Против ересей» выходит в 1831 году⁶, а французский в 1838 году, в собрании аббата Женуда⁷. Продолжая тему иноязычных (и прежде всего, франкоязычных) источников — самым авторитетным из доступных на тот момент является трёхтомная «Критическая история гностицизма»⁸ Жака Маттера (1828). Также стоит отметить, что в 1856 году во Франции выходит сокращённый перевод «Пистис Софии»⁹.

---

Совершенным Зевесом, Фёдор Павлович, именуемый не иначе как СЛАДОСТРАСТНИК, охаживает решительно всех существ женского пола, не брезгая и юродивой Лизаветой Смердящей (потому как никак женщина). От разных матерей рождаются разноутробные сыновья — и один дополнительный, которого пристраивают в качестве лакея [строгости ради, у Мити и Алёши мать общая, СОФЬЯ — нотабене: Алёша крайне удивляется, когда Митя говорит, что она же и моя мать {строго говоря, это цитата, но почему бы и не процитировать, когда мы сказали удачно}, подспудно ПРИСВАИВАЯ её]. Впрочем, это только признанные сыновья, бастардов может быть многим более <вся Россия>, но гораздо интереснее, что фигура МАТЕРИ уведена со сцены — все три женщины благополучно умирают. Зато СОФЬЯ остаётся в воспоминаниях Алёши: она плачет перед иконой Богородицы, моля за него и протягивая к ней — всё это под косыми ЛУЧАМИ, где она сама становится как бы луч {исправленная иерархия: мать превыше Демиурга}.

Схематизируя, можно обозначить структуру романа так: Алёша — дух (пневматик), Иван — интеллект (психик), Митя — сердце (гилик), Смердяков — руки (вытесненный гилос?), но это неважно — важно то, что рассеянные взрывом наслаждения ЗЕВЕСА [наследие отца грех Кьеркегора], братья подвергаются процедуре эдипизации. Прежде всего — через ТРИАНГУЛЯЦИЮ. Вместо стандартного мать-отец-дитя конституируется не менее банальный любовный треугольник — вернее, два.

А. МИТЯ — КАТЕРИНА ИВАНОВНА — ИВАН

Б. МИТЯ — ГРУШЕНЬКА — ФЁДОР ПАВЛОВИЧ

Решается эта геометрически-водевильная задачка даже первоклашкой: Катя любит Ваню, Митя не любит Катю — перетасовка женщин и вуа-ля! Но треугольник Б осложнён тем, что высечен в отуманенном мозгу гилика Мити [офицер на большом теле АРМИИ, он — стратифицирован!]. Для Аграфены Александровны всё выглядит скорее:

В. МИТЯ — ГРУШЕНЬКА — ПАН МУССЯЛОВИЧ

Но треугольник В является прикровенным, тайным от всех (и общественность, и Фёдор Павлович веруют в Б). Митя ловится сразу в ТРИ треугольника, КЛЕШНЯ ДВОЙНОЙ АРТИКУЛЯЦИИ сходится на его шее, канализируя страсти и навязывая мученичество на каторге à la ФМД.

Алёша же Карамазов отказывается от треугольников, он следует по ЛИНИИ УСКОЛЬЗАНИЯ в скит. Его сборка строго дуальна: 

ОТЕЦ ФЁДОР — ОТЕЦ ЗОСИМА

МИР — СКИТ

Алёша расщеплён, это ПОСРЕДНИК, мистик на побегушках, важный прежде всего структурно: атомизированные жители Скотопригоньевска [Красоткин/Илюша; Кат. Ивановна/Грушенька] соединяются через его всепонимание и миролюбие. Женщина для него как ожог <праведнику обе бездны доступны>, но он, и без внешнего запрета, канализирует своё желание: напротив — ему даже требуется ПРЕДПИСАНИЕ от Зосимы, чтобы решить жениться на парализованной Лизе Хохлаковой [и то — с целью спасать её от истерик и чертей {потенциально достраивается треугольник с Иваном}].

Брат Иван воспитан в дискурсе УНИВЕРСИТЕТА (захват знания; {производство диссертаций «Влияние Кого-то на Что-то»}). Он также расщеплён и странно дуален: пишет статью за старцев и притчу о Великом инквизиторе [две реализации ЦЕРКВО-государства], возвращает билетик Богу и отбрыкивается от чёрта, совершая кульбиты от Канта до де Сада <идеалистическая закваска — {ШИЛЛЕРА читают все братья!}>.

Ну а Смердяков — Смердяков ведь СКОПЕЦ (ровно 10 000 раз по ходу романа ФМД акцентирует внимание на его скопческой физиономии). Исполненный отвращения к женщинам [хотя одной какой-то поёт песни на гитаре] и жизни (лучше бы на свет не рождаться <начитаются тут Томаса Лиготти>), вульгарный атеист (на чём же свет держался до солнца?), бесполый и а‑фалличный, он есть вытесненный негатив плёнки, скрывающийся в подполе за самыми гнусными скобками ([<{вытеснение того смутного факта, что ФМД, кажется, знал о смерти своего родителя?}>])

И этот кошмар Бахтина, в котором психик Иван научает пневматика Смердякова [инвертированный Митя], как за 3000 серебряников убить Демиурга, в умах общественности выставив убийцей Митю <обязательная часть плана {не забываем о повешении Смердякова у стенки на гвоздочке}>. Научает Иван непрямым образом: он считывает означающее «Черемашня», но не означаемое «убить», Смердяков же считывает именно то означаемое, которое сам спроецировал в угоду желанию большого ДРУГОГО (гадина убьёт гадину), и это же желание, как зеркало на блюдце, Ивану и подносит <их общее бессознательное!! [Смердяков как архэ-лакей? {фрейдомарксизм, впрочем, мы подвергаем всевозможной анафеме}]>.

Примечательно, что мысль об убийстве отца посещает каждого из братьев: Митя её артикулирует (я убью его), Иван концептуализирует (всё дозволено), Алёша пропускает через фильтр совести (мне тоже думалось), Смердяков реализует. {НОТАБЕНЕ: у Фрейда о своём братстве все узнают уже ПОСЛЕ смерти родителя}. Через риторику Ивана и лакейское желание Смердякова угодить большому ДРУГОМУ осуществляется спонтанная эдипизация. И вот уже публика топочет, крича вовсю: ЭДИП! ЭДИП! ПУСТЬ ОН ВЫКОЛЕТ ГЛАЗА! — но делёзики учат нас спокойнее к такому относиться.

---

Ни одно из вышеназванных сочинений мы не находим в дневнике Анны Григорьевны Достоевской, который она вела во время пребывания за границей (стоит учитывать, что действительно полно задокументирован только 1867 год). Среди авторов, книги которых они покупают или берут в библиотеках: Рафаэль Сабатини, Жан Батист Шаррас,  Фейербах, Герцен («Былое и думы»), Бальзак («Les Parents pauvres» и «Pere Goriot»), Октав Фейе, Гюго («Miserables»), Диккенс («La petite Dorrit» — во фр. переводе), Жорж Санд, Шарль Бернар, Екатерина II («Записки»), Флобер («Madame Bovary» — по рекомендации Тургенева), Данилевский («Россия и Европа»), Вальтер Скотт («Эдинбургская темница»), а также журналы «Полярная звезда», «Колокол», «La Revue de deux Mondes» и «Les dames vertes». Достаточно много времени посвящается поиску русских книг:

«Я долго выбирала в библиотеке. Здесь около 30 русских книг, не более, большею частью запрещённые. Он вынул мне ещё книги, которых нет в каталоге, и я думала, что это какие-нибудь ещё более интересные книги, и что же? Оказывается, что это “Грамматика для детей старшего возраста”, какой-то “Дневник девочки”, “Бедные дворяне” Потехина и прочие совершенно не запрещённые книги (ещё что-то вроде путешествия вокруг света для детей)¹⁰. 

Если же источником не было ни сочинение Иринея, ни монография Маттера — то что? Можно бы предположить влияние Якоба Бёме и Майстера Экхарта. Хотя Достоевскому, по всей видимости, симпатично средневековое мироощущение (ср. толкования «Апокалипсиса» Лебедевым), что — осмелимся предположить — и дало основания М.М. Бахтину провести культурологическую арку «Рабле — Достоевский», никаких прямых упоминаний трактатов рейнских мистиков в корпусе текстов Достоевского или же в переписке¹¹ мы не находим. Зато находим Четьи-Минеи (как раз упоминаемые в «Карамазовых») и апокрифический текст «Книги Эноха»¹².

Гипотетически, знакомство с линией Бёме могло состояться через сочинения Шеллинга¹³. Т.В. Бузина пишет: «Нет прямых доказательств того, что Достоевский читал Шеллинга, как нет и доказательств обратного»¹⁴ — и тут же добавляет, что он «несомненно хотя бы краем уха слышал». Параллели между Шеллингом и Достоевским напрашиваются (взять хотя бы шеллингианскую идею самообожения, понимаемого как отделённая от Бога антисвобода) — однако «несомненность» эта чрезвычайно спорна.

Большой вопрос, были ли труды Шеллинга доступны в библиотеке Петрашевского (хотя сочинения Маркса и Штирнера там были). Из ссылки же Достоевский пишет брату Михаилу письмо с просьбой прислать ему Коран и Гегеля¹⁵ — но не Шеллинга и Фихте. Однако не стоит забывать, что список книг, имевшихся у Достоевского до ссылки, не сохранился вовсе, а библиотека, собранная им после, значительно пострадала:

Та же грустная судьба постигла и вещи Фёдора Михайловича. У него была прекрасная библиотека, о которой он очень тосковал за границей. В ней было много книг, надаренных ему друзьями-писателями с их посвящениями; много было серьёзных произведений по отделам истории и старообрядчества, которым Фёдор Михайлович очень интересовался. При нашем отъезде Павел Александрович [Исаев — Н.Н.] упросил моего мужа оставить эту библиотеку на его попечение, уверяя, что она нужна для его образования, и обещая возвратить её в целости; оказалось, что он, нуждаясь в деньгах, распродал её по букинистам. На мой упрек он отвечал дерзостями и объявил, что мы сами во всем виноваты, зачем вовремя не высылали ему деньги¹⁶.

Обратимся же к изустным источникам: наиболее вероятной фигурой здесь представляется Фёдор Одоевский, который у Шеллинга даже бывал. Хотя документальных свидетельств тому нет, П.Н. Сакулин утверждает, что ещё до Общества любомудрия Одоевский «входил в прямое общение с традициями русского масонства екатерининской эпохи»¹⁷ (примечательно, что в конце XVIII века русские масоны переводят Якоба Бёме для закрытого пользования).

Рассмотрим письмо Достоевского брату Михаилу от 31 октября 1838 года (за семь лет до знакомства с Одоевским в 1845 году):

Что ты хочешь сказать словом знать? Познать природу, душу, Бога, любовь… Это познается сердцем, а не умом. Ежели бы мы были духи, мы бы жили, носились в сфере той мысли, над которою носится душа наша, когда хочет разгадать её. Мы же прах, люди должны разгадывать, но не могут обнять вдруг мысль. Проводник мысли сквозь бренную оболочку в состав души есть ум. Ум — способность материальная… душа же, или дух, живёт мыслию, которую нашёптывает ей сердце… Мысль зарождается в душе. Ум — орудие, машина, движимая огнём душевным… Притом (2‑я статья) ум человека, увлекшись в область знаний, действует независимо от чувства, след<овательно>, от сердца. Ежели же цель познания будет любовь и природа, тут открывается чистое поле сердцу… Заметь, что поэт в порыве вдохновенья разгадывает Бога, след<овательно>, исполняет назначенье философии. След<овательно>, поэтический восторг есть восторг философии… След<овательно>, философия есть та же поэзия, только высший градус её¹⁸.

Достоевский здесь — без малого семнадцатилетний юноша, только что сдавший экзамен: едва ли его настольной книгой была «Философия искусства» Шеллинга (в которой действительно можно найти сходные мотивы интуитивного познания), логичнее предположить опосредованное влияние. Комментаторы добавляют: «Эти убеждения могли сложиться у Достоевского под воздействием статей в “Телескопе”, “Молве” и “Московском наблюдателе”, принадлежавших бывшим “любомудрам”, Н. И. Надеждину, а также раннему Белинскому»¹⁹. 

Хотя тема Достоевского и Шеллинга/Фихте всё ещё требует добросовестной библиографической разработки, даже в случае его знакомства с их трудами (по всей видимости, опосредованному), это остаётся достаточно смутным источником по гностицизму.

---

В то время как Митя, наиболее эдипизированный из братьев вос-производит своего прародителя, пия коньячок [убийство как ЗАМЕЩЕНИЕ <отобрать Грушеньку у отца!>; дебоши, как несовпадение с собственным отражением {невротизация + психотизация = ДЕРЕВЯННЫЙ СМЕХ}], Иван отворачивается от Эдипа в гнозис, Алёша — в мистицизм и аскезу <отцовский перенос на Зосиму>. Смердяков же (типический для ФМД пред-последний человек, отравленный платоническими ИДЕЯМИ) вершит Эдипа там, где Митя пасует. 

Далее следует пародия Страшного суда: геморроидально-кафкианский эффект судебного разбирательства по делу Мити достигается не только развёрнутой подробностью ПРОЦЕССА (более 50 страниц: допрос свидетелей, речь прокурора, речь адвоката), но и тем, что читатель прекрасно знает почти весь реальный ход событий [судопроизводственный нарратив НЕСПРАВЕДЛИВ даже в банальной фактологии]. Из-под душной анфилады судебных сцен <романная композиция> Алёша выходит на свежий воздух к мальчикам и речи у камушка: Илюшина слезинка младенца, против которой бунтует Иван, и оказывается краеугольным камнем [зерном из эпиграфа <маленький Христосик для маленьких язычников {мужичок-Христос Брейгеля?}>]. Следов именно христианской риторики в Алёшиной речи мы не найдём <только образы: камни, голуби>, остаётся универсальное хорошее доброе воспоминание (которое поможет в момент катабасиса) и — давайте будем добры, честны и не забывать друг о друге [также пиетет к БЛИНАМ: это старинное, вечное]. О Воскресении из ме́ртвых восклицает не Алёша, но маленький социалист Красоткин <со-гласный поли-лог>.

Если линия Ивана поддерживается вставной новеллой про Великого инквизитора, то Алёшин вставной текст — Житие старца Зосимы и (отчасти) линия Мальчиков, в которой отцовская фигура присутствует в качестве жалкого, кастрированного, изъясняющегося словоерсами Снегирёва [Митя таскает его за бороду, осуществляя СИМВОЛИЧЕСКОЕ убийство]. В житии Зосимы фигуре отца уделено мало внимания, но для Алёши сам Зосима является духовным отцом (являясь, впрочем, только посредником Христа [анти-Демиурга] <оппозиция с Ферапонтом?>). В годы молодости Зосима грешит, но после того, как обидел денщика накануне дуэли, вдруг преисполняется, шизеет и — поскольку не мог прочитать «Тысячу плато» — становится монахом странного христианства, спастись в котором можно только приняв на себя чужие грехи [Грушенькина притча о ЛУКОВКЕ {и — контраверза от Ивана: орден Великого инквизитора ведь берёт на себя ВСЕ ГРЕХИ человечества}].

Фёдор Павлович предстаёт полным доппельгангером Зосимы. Хотя структура романа и центрирована вокруг его убийства, сам он является не столько агентом кастрации, сколько самим кастратом: беспомощный фаллос, тщащийся доказать свою потенцию. ФМД подчёркивает это — СЛАДОСТРАСТНИК [Иваново испить кубок жизни] и ПРИЖИВАЛЬЩИК [нотабене — чёрт является Ивану именно приживальщиком]. Фёдор Павлович алчет Грушеньку/Лизавету Смердящую/объект la petit a: он постоянно разыгрывает СЦЕНЫ, представляется шутом <разоблачение от Зосимы>. Это чистой воды ИСТЕРИК, растворяющийся в Желании большого ДРУГОГО — 由于符号与所指事物之间的差距, 符号的本质存在缺陷 — выраженного не этими иероглифами, но любыми другими означающими {не потому ли он держит Смердякова подле себя?}.

Собственно, Фёдор Павлович не исполняет пресловутую отцовскую функцию, он не карает деток за недолжное наслаждение [поддержание субъекта на уровне символического] — он ИЗБАВЛЯЕТСЯ от них, воспринимая не иначе как угрозу собственному наслаждению. Именно поэтому мы повторяем вслед за адвокатом Фетюковичем: УБИЙСТВА НЕ БЫЛО — ДА И ОТЦА НЕ БЫЛО.

---

Всё это время мы сознательно избегали упоминания основательнейшей источниковедческой работы, проведённой сотрудниками Пушкинского музея в 2004 году, «Библиотека Достоевского». При всех неурядицах, связанных с фактологическим материалом, на данный момент это самая масштабная попытка реконструкции библиотеки Достоевского (сделанная, в основном, по спискам книг А.Г. Достоевской).

Если мы обратимся к этой работе, то не обнаружим в списках ни Иринея Лионского, ни Маттера, ни Шеллинга, ни Фихте, ни Якоба Бёме, ни иных работ по гностицизму. Однако, в разделе «Богословие» мы находим:

Иванцов-Платонов А. М., прот. Ереси и расколы первых трех веков христианства: Исследование протоиерея А. М. Иванцова-Платонова. — М.: Унив. тип., 1877. Ч. 1. Обозрение источников для истории древнейших сект. — [2], 351 с. 

В библиотеке Д. хранились некоторые работы А. М. Иванцова-Платонова (1835 — 1894), протоиерея, богослова, профессора церковной истории Московского университета, корреспондента Д. Возможно, книги были подарены автором писателю или его жене и содержали дарственные надписи. Об Иванцове-Платонове см.: Эпистолярные материалы // Д. Материалы и исследования. Т. 10. С. 226—227 (комментарий Б. Н. Тихомирова)²⁰.

Обратимся же к монографии Иванцова-Платонова. Отдельный раздел её посвящён книге «Против ересей»:

Цельности внешней сочинение Иринея не имеет, — видно, что оно писано в различное время и без особенно строгого наперёд составленного плана; но по внутренней цельности — по твёрдо выработанному богословскому воззрению и отсюда по твёрдо установившемуся отношению ко всем противным церкви лжеучениям, это сочинение одно из образцовых произведений древней христианской письменности. В истории ересей оно важно в особенности для изучения гностицизма. С особенною тщательностью св. Ириней рассматривает секты, имевшие в его время наиболее значительное влияние и в западных церквах — секту валентиниан, особенную её отрасль маркосиан и секту маркионитов. При описании учения этих сектантов он видимо руководствовался и собственными сочинениями сектантов, и непосредственными сношениями с ними, и известиями лиц, бывших некоторое время последователями ереси и затем перешедшими к церкви. О других древнейших гностических сектах он сообщает более краткие сведения по преданию или по известиям писателей, живших до него²¹.

Однако, собственно пересказов гностических учений у Иванцова-Платонова не содержится. Нет в нём и специфически гностической терминологии; Pistis Sophia же упоминается лишь в качестве названия текста. В куда как большей степени это исторический очерк ересеборческих писаний, чем работа по гностицизму. Впрочем, можно предположить, что Иванцов-Платонов, очевидно, знакомый с сочинением Иринея, что-то мог передать Достоевскому в личной беседе.

Таким образом, задокументированных свидетельств того, что у Достоевского были книжные источники по гностицизму — практически нет.

Остаются источники изустные. 

Если отставить в стороне спекуляции на тему бесед с Одоевским и участниками Петрашевского кружка (откуда Достоевский мог узнать скорее про Шеллинга, чем про гностицизм) более реалистичной представляется фигура Владимира Соловьёва. В библиотеке Достоевского задокументированы «Кризис западной философии», «Критика отвлечённых начал» и другие работы, сосредоточенные на отвлечённой от гностицизма проблематике. В марте 1878 года Достоевский посещает соловьёвские «Чтения о богочеловечестве» (Софии посвящена седьмая лекция), в июне же они вместе с Соловьёвым посещают Оптину пустынь.

Для рассмотрения источников, известных Соловьёву, обратимся к внушительной монографии А.П. Козырева «Соловьёв и гностики»:

Вопрос о круге литературы о гностицизме, к 1875 г. достаточно обширной, с которой был знаком Вл. Соловьёв, отправляясь²² в Британский музей писать диссертацию о гнозисе, не так прост. У нас нет оснований утверждать, что в годы молодости Соловьёв серьезно знакомился с историей гнозиса, испытывая бо́льший интерес к сугубо философской и прилегающей к ней мистической литературе (родство которой с гнозисом он, впрочем, не мог не ощущать). Библиографические указания к его статьям в Словаре Брокгауза-Ефрона с известной степенью достоверности свидетельствуют о той литературе, с которой он познакомился к началу 90‑х гг. Из подлинных гностических сочинений, которые могли быть известны Соловьёву, следует назвать два рукописных кодекса, хранящихся в Британском музее — Аскевианский и Бруцианский кодексы, содержащие сочинения на коптском языке, переведённые с греческого. Аскевианский кодекс был приобретён Британским музеем от наследников его первого собственника английского доктора Аскева (как он попал к нему, неизвестно) в конце XVIII века. Он содержит текст, известный под названием Pistis Sophia (Вера София)… Впервые кодекс был издан в 1851 г. И.Г. Петерманом, и лишь через полстолетия в 1895 г. (под именем Валентина!) корпус был издан вторично во французском переводе Амелино («Pistis Sophia. Ouvrage gnostique de Valentin»). На первое издание Pistis Sophia Шварцем-Петерманом Соловьёв дает ссылку в статье «Гностицизм» Словаря Брокгауза-Ефрона. 

[…] Из ересиологических работ прежде всего упомянем сочинение св. Иринея Лионского «Против ересей» или «Обличения и опровержения лжеименного знания», старшего современника Оригена и младшего — Климента Александрийского, первого удостоившегося за свои апологетические и ересиологические труды звания отца Церкви… За отсутствием подлинных гностических источников, интенсивное открытие которых началось с конца XIX в., книга Иринея выполняла функцию своеобразного протографа для историков гностицизма. Как пишет Соловьёв, это сочинение «многократно издавалось со времен Эразма Роттердамского». В 1871 г. вышел его русский перевод, сделанный прот. П. Преображенским, редактором «Православного обозрения», который мог облегчить Соловьеву его знакомство с этим памятником. В 1874 г. в «Православном собеседнике» появилась статья магистра Казанской духовной академии Д.В. Гусева «Догматическая система св. Иринея Лионского в связи с гностическими учениями второго века»… Работа Гусева написана со знанием основных исследований гнозиса в немецкой протестантской историографии — Риттера, Мосгейма, Френеля²³. 

Таким образом, Владимир Соловьёв оказывается самым вероятным источником Достоевского по гностицизму, и — тем не менее — только вероятным. Поскольку их знакомство с Достоевским начинается в январе 1873 года, говорить о влиянии Соловьёва на его более ранние тексты не приходится. Исходя из всего сказанного, стоило бы если не усомниться в легитимности гностической разработки «Преступления и наказания», то, во всяком случае, осторожно указать на поспешность таковой. Впрочем, спекуляции на тему «не мог не знать» — не перестают искушать проходящих мимо исследователей.

---

Фёдор Павлович предпринимает попытку уклониться от эдипизации сыновей и потому оказывается убит Смердяковым, который реализует подспудное желание братьев (коллективный Эдип)??? Или же мы сделаем ход ДГ, сказав, что независимо от конкретных желающих машин эдиповы структуры уже вшиты в язык и социум [монастырь, университет, пенитенциарная система]???

К непомерному сожалению, лично ответить на поставленные вопросы ФМД уже не может. Тексты же ФМД, исполненные шизофренизации <расщепление авторского сознания на десятки голосов>, в силу того, что мы отравлены постструктурализмом и спиннером Жижека, — без проблем пересобираются в любые угодные сборки. Не стоит, хотя, забывать, что мы и сами есть машинная сборка высказываний, а значит наше пресловутое МЫ содержит в себе и ФМД, собственной персоной (в конце концов, в чём разница между автором и читателем?). 

Расшифровка интервью с ФМД от 14.06.2024.

ЖЕЛАЮЩАЯ МАШИНА. ФМД, что вы думаете о концепциях Жиля Делёза, Зигмунда Фрейда и Лакана?

ФМД. Остроумнейший автор великосветской комедии не мог бы создать этой сцены насмешек, наивнейшего хохота и святого презрения добродетели к пороку. И сколько было блеска в её словах и маленьких словечках; какая острота в быстрых ответах, какая правда в её осуждении! И в то же время столько девического почти простодушия. Она смеялась ему в глаза над его объяснениями в любви, над его жестами, над его предложениями.

КАСТРИРОВАННАЯ МАШИНА. А Бахтин?

ФМД. Несомненно имели‑с, и согласием своим мне это дело молча тогда разрешили.

ПОЛИТИЗИРОВАННАЯ МАШИНА. ФМД, вы антисемит?

ФМД. Жиды становятся помещиками, — и вот, повсеместно, кричат и пишут, что они умерщвляют почву России, что жид, затратив капитал на покупку поместья, тотчас же, чтобы воротить капитал и проценты, иссушает все силы и средства купленной земли… Тут не только истощение почвы, но и грядущее истощение мужика нашего, который, освободясь от помещиков, несомненно и очень скоро попадёт теперь, всей своей общиной, в гораздо худшее рабство и к гораздо худшим помещикам, которые и мнение либеральное начали уже закупать и продолжают это весьма успешно. 

ГНОСЕОЛОГИЧЕСКАЯ МАШИНА. Почему вы назвали Софией свою первую дочь, скончавшуюся в 1868 году? Имеют ли место гностические коннотации?

ФМД. Когда всё кончилось, она была смущена. Я не пробовал её разуверять и уже не ласкал её. Она глядела на меня, робко улыбаясь. Лицо её мне показалось вдруг глупым. Смущение быстро с каждою минутой овладевало ею всё более и более. Наконец она закрыла лицо руками и стала в угол лицом к стене неподвижно… Наверное ей показалось в конце концов, что она сделала неимоверное преступление и в нём смертельно виновата, — „бога убила“.

ЭДИПИЗИРОВАННАЯ МАШИНА. Софокл — религиозный писатель?

ФМД. Если бог есть, то весь свет от одного его, Грушенька: и всё свет, и всё в радости. Умрем, воскреснем, услышим слова: радуйтесь! Но ежели бог нет, то ничего нет, ничего. Без Бог и бессмертия не нравственно. Всё позволено. Если человек на уступочки не пойдёт и сам о себе не сделает того открытия, то это о нём сделает всякий дурной Эдип.

АНАЛИТИЧЕСКАЯ МАШИНА. Что, простите?

ФМД. Однажды я читал‑с, сидючи в своём подполье‑с третьего дни‑с о том, как Эдип‑с разгадывал загадочки Сфинкса‑с. Он нашёл истину‑с и в этом была его погибель… Так и я разгадывал загадки своей голядкинской жизни‑с, и каждый-то раз, находя истину‑с, терял‑с что-то важное в себе.

ИДЕОЛОГИЗИРОВАННАЯ МАШИНА. Каково будущее России?

ФМД. Несчастия выйдут с улыбкой за возвращение письма из благодарности литературе русского миража чего нельзя отрицать как русский роман всегда и бывает князь несчастия одетый в хаосе с одной стороны железных дорог и распространившихся ненавистников я и соловьёв сетью желателей если и знал например не сделал без воскресения прекрасных умру совсем тут мытари предков самоубийц ну а я например прямо быть долг преждеживших при всём бесстрастном в вас и гармонические младенцев ещё ни разу как всегда и бывает. Эдип разрешил загадку Софии, а вы разрешите загадку России.

ДИАЛОГОВАЯ МАШИНА. Что бы Вы пожелали нашим читателям?

ФМД. Вот явление. Явление это, может быть, пока единичное, с краю, но вряд ли случайное. Оно может затихнуть и зачерстветь в самом начале и опять-таки преобразиться в какую-нибудь обрядность, подобно большинству русских сект, особенно если их не трогать. Но, как хотите, в явлении этом, повторяю, может всё-таки заключаться как бы нечто пророческое. В настоящее время, когда всё будущное так загадочно, позволительно иногда даже верить в пророчества.

ЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ МАШИНА. Спасибо. Вы невиновны.

Вердикт: машинная сборка ФМД не является эдипизирующей

ЭДИПИЗИРУЕТ ЛИ АВТОР ДАННОЙ СТАТЬИ?

---

Надеюсь, мы не слишком погрешим против истины, если скажем, что по-настоящему добросовестной научной статьёй, избегающей вчитывать в материал свои содержания, была бы статья, начисто лишённая исследовательского голоса и составленная исключительно из цитат, сам выбор и порядок которых неизбежно приводил бы к тем же соображениям и выводам, к каким в ходе работы пришёл исследователь.

Пусть говорит сам материал.

Никита Немцев

spectate — tg — youtube

---

Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, подписывайтесь на наш Boosty или поддержите нас разовым донатом:

---

1. Главным образом, исследования И. Евлампиева («Образ Иисуса Христа в философском мировоззрении Достоевского»). Аккуратные намёки можно найти также в статьях Ж. Киспеля («Герман Гессе и гнозис»).
2. Памятники древней христианской письменности в русском переводе. Приложение к православному обозрению// Лионский Ириней, св. Пять книг против ересей — Москва. В университетской типографии на Страстном бульваре: Унив. тип. (Катков и Ко), 1868.
3. Новицкий Орест. Постепенное развитие древних философских учений в связи с развитием языческих верований. В 4 частях — Киев: Университетская типография, 1861. Также есть более ранний текст диссертации 1832 года.
4. Гусев Д.В. Догматическая система св. Иринея Лионского в связи с гностическими учениями второго века. — Православный Собеседник, 1874. № 7, ч.2. — С. 181- 235.
5. «О Церкви», «О предании Апостольском в Церкви», «О том, что Христос и Апостолы проповедовали Бога Отца, Создателя всего, и сообщили одно истинное учение» — и прочие главы, не касающиеся темы гностиков.
6. Schriften des heiligen Irenäus, Bischofs und Martyrers zu Lyon gegen die Ketzereien. — Kempten: Buchhandlung, 1831.
7. Saint Irénée/Les Pères de l’Église. T.3 — Paris: M. de Genoude, 1838.
8. Jacques Matter, «Histoire critique du gnosticisme, et de son influence sur les sectes religieuses et philosophiques des six premiers siècles de l’ère chrétienne. — Paris: Lewrott, 1828. [Переизд. в 1843]
9. Dictionnaire des apocryphes: ou, Collection de tous les livres apocryphes relatifs à l’Ancien et au Nouveau Testament. —  Paris: J.-P. Migne, 1856.
10. Достоевская А.Г. Дневник 1867 года (изд. подг. С.В. Житомирская). — М.: Наука, 1993. — С. 31.
11. Цитаты из переписки приводятся по изданию: Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений: В 30 т. / АН СССР, Институт русской литературы (Пушкинский дом); [редкол.: В.Г. Базанов (отв. ред.) и др.] / Т. 28 — Т.30 кн. 1. — Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1985 — 1990. [В дальнейшем — ПСС, с указанием тома и части]
12. «Читаю об Илье и Энохе (это прекрасно) и “Наш век” Бессонова». — Т. 29 кн. 2. — ПСС. — С. 43.
13. Даже более интересна в этом отношении фигура Фихте (в особенности шестая лекция «Наставления к блаженной жизни»), но прямых указаний на Фихте в корпусе текстов Достоевского мы не обнаружили
14. Бузина Т.В. Философия свободы Шеллинга и её влияние на Ф.М. Достоевского: жажда самообожения как источник зла в мире // Вестник Бурятского Государственного Университета — Улан-Удэ: изд. БГУ. 2011, №10. — С. 110.
15. ПСС, т. 28, кн. 1. — С. 173.
16. Достоевская А.Г. Воспоминания. — М.: Правда, 1987. — С. 228.
17. Сакулин П.Н. Из истории русского идеализма. Князь В.Ф. Одоевский. Мыслитель, писатель. Ч. 1 — М., Издание М. и С. Сабашниковых, 1913. — С. 14.
18. ПСС. Т.28 кн.1. — С. 53.
19. Там же. — С. 405 – 406.
20. Библиотека Ф. М. Достоевского: Опыт реконструкции. Научное описание. — СПб.: Наука, 2005. — С. 117.
21. Иванцов-Платонов А.М. Ереси и расколы первых трех веков христианства. Ч. 1. Москва: Универс. Тип. (М. Катков), 1877. — С. 67 – 68.
22. Примечательно, что, не дождавшись окончания командировки, Соловьёв уезжает в Каир, где не находит искомых текстов, но пишет диалог «София. Первая триада. Первые начала» (1876).
23. Козырев А.П. Соловьёв и гностики. — М.: Изд Савин С.А., 2007. — С. 41–44. Про знакомство с текстами Бёме — см. С. 178.