Фишер, М. k‑punk. Избранное / пер. с англ. Лены Сон, Анны Сотниковой, Льва Левченко — Москва: Ад Маргинем Пресс, 2024.

В последнее время наблюдается всё больший интерес к хонтологии, но также нарастает беспокойство по поводу смерти, увядания, конца поп-музыки. Несколько примеров: отвратительная статья о «смерти черной музыки»¹ (заметная только благодаря статистике, которая в ней приводится), музыкальный обзор Саймона 2005 года для журнала Frieze² и ряд недавних тем на форуме Dissensus. Закрадывается подозрение, что хонтология сейчас так привлекательна отчасти потому, что мы бессознательно, а всё чаще и сознательно, подозреваем, что что-то умерло.

Ничто не длится вечно, уж в этом я уверен³.

Заявления о кончине поп-музыки, конечно, не новость. По ряду причин можно скептически относиться к языку «смерти» и болезненности (не в последнюю очередь потому, что он слишком завязан на виталистическую валоризацию жизни). Дело в том, что в культуре ничто никогда не умирает по-настоящему. В определенный момент, который обычно можно заметить только ретроспективно, культуры отходят на второй план, перестают обновляться, каменеют и превращаются в традиции. Они не умирают, а превращаются в живых мертвецов, выживая на остатках старой энергии, продолжая инертно двигаться, словно умершие велосипедисты Бодрийяра⁴. Живость и острота в каждой культуре временны. Лирическая поэзия, роман, опера и джаз отжили свое, но продолжают жить, хотя их воля ослабла и они утратили способность определять собой время. Перестав быть актуальными для истории и экзистенциальными, они становятся историческими и эстетическими — варианты стиля жизни, а не образа жизни.

Нас убаюкивает вера в то, что поп-музыка неуязвима для этого процесса благодаря иллюзии, которой подвержены представители любой культуры и цивилизации (возможно, это необходимая иллюзия?): мы верим, что наша собственная культура будет жить вечно. Нам стоит спрашивать не о том, умрет ли поп-музыка, сколько о том, достигла ли уже поп-музыка точки нежития? Быть может, мы уже попали под ее чары и кружимся в танце энтропии, пока она ласкает нас зомби-пальцами, медленно опускаясь в пучину перманентной неактуальности? Этими вопросами стоит задаться хотя бы потому, что как только ответы на них перестанут нас интересовать, мы сможем с уверенностью сказать, что поп-музыка действительно достигла терминальной стадии.

Меня настораживает, что никто не переживает по поводу нынешней ситуации в поп-музыке. Где хор неодобрения и недовольства в адрес таких исполнителей, как Arctic Monkeys? Конечно, они не то чтобы хуже своих ретро-предшественников (хотя если что-то и должно вызывать тревогу, так это ситуация, когда «быть не хуже» посредственных предшественников считается достойным комментария, а тем более приглушенного одобрения). Дело в том, что несоответствие между скромными «достижениями» Arctic Monkeys и масштабами их успеха — новый феномен в культуре. Конечно, успех у критиков сейчас купить легче, чем когда-либо, так что не стоит удивляться тому, что журнал New Musical Express поставил их альбом на пятую строчку списка лучших британских записей всех времен (стоит не удивляться, а выразить отвращение). Такая субъективная и профессионально выгодная переоценка могла бы показаться несущественной, если бы не количественный масштаб успеха Arctic Monkeys. Самый быстропродаваемый дебютный альбом в Великобритании за всю историю! Это говорит о либидинальном дефиците как у аудитории, так и у старых добрых медиаобозревателей. А это тревожит еще сильнее.

Успех Arctic Monkeys — такая же мрачная новость для любителей попа, как и для тех из нас, кто всё еще присягает на верность модернистским тенденциям в поп-музыке. (Здесь следует отметить, что в условиях, когда R&B и хип-хоп затихают и невнятно бормочут, одобренная ценителями поп-музыка остается одним из последних жанров, где еще горит пламя модернизма.) Как недавно заметил Марчелло в The Church of Me⁵, новые артисты в поп-музыке (Рэйчел Стивенс, Girls Aloud) едва держатся на плаву и уж точно не процветают, а (относительно) невеликие продажи их записей жутковато смотрятся на фоне прожорливого триумфа ретроинди и новой аутентичности (Джеймс Блант! Джек Джонсон!). Произошла рокировка: новый поп занял место независимой популярно-экспериментальной музыки, раньше принадлежавшее инди, ныне завоевывающему мейнстрим. (Поэтому вопреки тому, что Саймон сказал в своей статье в Frieze, именно новый поп, а не какой-то мнимый жутковатый сплав «грайма и инди-рока», является сегодня ближайшим эквивалентом постпанка.) Показательно, что New Musical Express опустились до того, что демонстративного запретили Джеймсу Бланту участвовать в церемонии награждения своей музыкальной премии (потому что между его заунывным бормотанием и заунывным бормотанием их любимцев, естественно, ОГРОМНАЯ разница). Джеймс Блант против Coldplay: вот такое теперь у нас соперничество в поп-музыке?! Псевдоконфликт, достойный разве что насмешливого пера Джонатана Свифта.

Ненависть тебе не враг, твой враг — любовь⁶.

Подобные игрушечные конфликты (New Musical Express и корпоративная инди-музыка жить не могут без постоянного убеждения своих потребителей в том, что они — альтернатива чему-то, будто осталась хоть какая-то область стандартной, самодовольной, пресной заурядности, которую они еще собой не заполнили) заменяют собой настоящее соперничество, которое когда-то поддерживало поп-музыку. Даже самые ярые поклонники должны чувствовать, что чего-то не хватает: в щенячьих наркоманских глазах Пита Доэрти есть намек на то, что и он в какой-то мере осознаёт печальный факт — даже после его смерти пантомима не закончится. (Хотя есть подозрение, что нынешнее болезненное состояние в значительной степени объясняется тем, что мы даже не замечаем, что «чего-то не хватает», и тем более не горюем по его отсутствию.)

Может, инди-музыка и вытеснила черную музыку из британских чартов, а с ней и гибридность, но даже не сомневайтесь: все эти инди-группы просто обожают хип-хоп и R&B. Самый жаркий огонь горел в поп-музыке, когда ее подпитывала критическая и негативная энергия, которая теперь иссякла или была изгнана как слишком невежливая для сегодняшнего постмодернистского «буфета объедков», в котором в одну миску наваливают немного инди, чуть-чуть R&B… Противоречия и аномалии подтерли, и всё счастливо помещается в одну универсальную потребительскую корзину. Революционная буря эпохи постпанка бушевала беспокойством, тревогой, неуверенностью, яростью, суровостью, несправедливостью, то есть была пропитана атмосферой неустанной критики. А на сегодняшней поп-сцене бал правит вялость, благодушное принятие, пассивный гедонизм, вычурное самоудовлетворение (только взгляните на ВСЕ ЭТИ музыкальные премии!), одним словом — пиар.

Сейчас поп-музыке остро не хватает способности к ничтожению, к созданию новых возможностей через отрицание того, что уже существует. Приведу один пример из многих возможных. Группа The Birthday Party и новый поп в свое время отрицали друг друга: каждая из сторон определяла себя в значительной степени тем, что мы не они. Не стоит спешить представлять это в упрощенных диалектических терминах тезиса-антитезиса, поскольку их отношения были не просто отношением противоположностей — всегда есть много способов отрицания, да и отрицать можно более чем одного Другого. Кажется вполне правомерным предположить, что способность к ничтожению — это то, что движет поп-культурой. Так что давайте осмелимся представить поп не как архипелаг соседствующих, но не противоречащих друг другу вариантов, не как последовательность счастливых соединений или бледных несоизмеримостей, а как спираль вихрей отрицания. Такая модель поп-музыки совершенно чужда постмодернистской ортодоксии. Но сам поп — либо модернистский, либо его просто нет.

Если что-то актуально, это не значит, что оно новое. Сказать, что двадцать пять лет назад поп-музыка была лучше — НЕ значит ностальгировать; напротив, это значит противостоять повсеместной, герметичной, тотальной ностальгии, которая не просто терпит, но с восторгом принимает последние отрыжки инди-конвейера.

Давайте раз и навсегда откажемся от попистского делёзианизма или обязательного позитивизма делёзианского попизма. Тот факт, что мы живем в настоящем, не означает, что мы должны слепо верить, что живем в ЛУЧШЕМ из времен. Мы не обязаны выискивать развлечения и восторгаться всем вокруг. (Вспомните, как трудно было угодить аудитории в середине 1970‑х, избалованной тем рогом изобилия по сравнению с сегодняшней мрачной пустыней; и подумайте, что было создано благодаря их неудовлетворенности). Так что — пожалуйста — обойдемся без потреби- тельских причитаний, что, мол, «всегда можно найти хорошие записи, независимо от года». Да, конечно, можно, но как только поп-музыка сводится к хорошим записям, всё заканчивается. Когда поп-музыка больше не способна набраться сил для ничтожения Мира, ничтожения Возможного, тогда нам действительно остаются лишь призраки⁷.

k‑punk / 31 January 2006

Благодарим издательство Ad Marginem за любезно предоставленный препринт.

spectate — tg — youtube

Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, подписывайтесь на наш Boosty или поддержите нас разовым донатом:

1. Pool H. Whiteout // Guardian. 28 January 2006. https://www.theguardian.com/music/2006/jan/28/popandrock
2. Reynolds S. Music 2005 // Frieze. № 96. 2006. https://frieze.com/article/music-2005?language=en
3. Из песни Same Old Scene группы Roxy Music.
4. См. главу 13 в Бодрийяр Ж. Прозрачность зла / пер. Л. Любарской, Е. Марковской. М.: Добросвет, 2000.
5. Блог The Church of Me Марчелло Карлина: https://cookham.blogspot.com
6. Из песни Who Makes The Nazis? группы The Fall.
7. Фишер использует понятие nihilation, предположительно, взятое из канонического английского перевода Бытие и ничто Ж.-П. Сартра, выполненного Х. Э. Барнс. Этим понятием Барнс обозначает неологизм Сартра néantir, о котором пишет так: «Сознание существует как сознание, порождая ничто между собой и объектом, которого оно осознает. Таким образом, nihilation — то, посредством чего существует сознание. Nihilate означает заключить в оболочку небытия. Английское слово nihilate впервые было использовано Хельмутом Куном в его работе Встреча с ничто (Encounter with Nothingness)». Цит. по: Barnes H. E. Key to special terminology //J. P. Sartre. Being and nothingness: An essay on phenomenological ontology / trans. H. E. Barnes. New York: Philosophical Library, 1956. P. 631. В русском переводе В. Колядко néantir (nihilation) передается как «ничтожение, ничтожить». Мы сохраняем предложенную им версию, см.: Сартр Ж. П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии / пер. В. Колядко. М.: Республика, 2000. С. 63–64.