Дмитрий Хаустов. It’s alive! Бен Вудард

Во втором выпуске «Тёмного просвещения» Дмитрий Хаустов расскажет о философии тёмного витализма Бена Вударда.

В прошлой серии «тёмного просвещения» мы задали удобную концептуальную рамку для разговора о тёмных теориях через понятие Жуткого (Uncheimlich), которое, будучи вытесненным культурой, очерчивает границы привычного человеческого самосознания, границы уютного самочувствия в мире как дома (das Heim). Однако же стоит этому вытесненному Жуткому то есть всему, что не вписывается в нормы, шаблоны и формы наших застывших идентичностей прорваться сквозь стены-ограды и вернуться в поле нашего восприятия, тут-то и начинается самое интересное, а именно сущая катастрофа. Как раз этой-то катастрофой возвращения жуткого-вытесненного и занимаются каждая на свой лад и через свою специфическую оптику разнообразные тёмные теории современной философии, озадаченные и, очевидно, соблазненные катастрофизмом актуального момента.

Кто-то как уже знакомый нам Ник Ланд выбирает для разговора о тёмном, о Жутком технологическую, технолатрическую и пост-кибернетическую оптику, в результате чего возникает известный концепт киберготики Жуткого, реализованного в технологиях, всё более автономных, всё более безразличных и даже, как настаивает сам Ланд, всё более враждебных по отношению к ветхому человечеству. Другие мыслители выбирают иные объекты, другие перспективы для разговора о современном Жутком. Бен Вудард, на котором мы остановимся в этот раз, при всем сходстве их ярко выраженного пессимизма, делает ставку на область, в чем-то противоположную области Ланда: если последний направлен вовне, в сторону автономизированных человеческих орудий, то первый направлен скорее вовнутрь с его точки зрения, самое Жуткое в нас есть одновременно самое в нас существенное и интимное.

Цитата

Эволюция представляет собой не только растяжение/расширение нашего мышления, абсорбирующего и как бы устраняющего компоненты и мощь слизневой жизни, но также и осознание того, что мысль всего лишь один исход, одна страта самой природы, а не неизбежный конец движения природы по направлению к жизни. Привносится ли жизнь издалека, в виде межгалактической споры, или приводят ли ее неповторимые конфигурации в обособленных мирах всегда к похожим результатам, это не объясняет обратного влияния пространства и других форм существования (органических и неорганических) на то, как мы мыслим жизнь и как мыслящая жизнь возникает или не возникает из лужиц с бурлящей жижей. Кишащее биологическое, даже если оно и начинается с единства, стремится вовне, разделяясь на все более хаотичные и расходящиеся формы, создавая ползучую бездну биологии, где разум всего лишь одно из свойств посреди когтистого и клыкастого бестиария природы.1
Nicholas Alan Cope, Dustin Edward Arnold, Aether, 2010

Автор

Бенджамин Вудард (р. 1984) американский философ, в настоящий момент работающий в Германии. Изучал теорию и критику в университете Западного Онтарио. С 2015 г. доктор философии (диссертация по теме «Натурализм Шеллинга: движение, пространство и воление мысли» / Schelling’s Naturalism: Motion, Space, and the Volition of Thought), впоследствии преподаватель ун-та Люнебурга (Leuphana University of Lüneburg). Специалист по немецкому романтизму и натурфилософии XIX века, исследователь непростых исторических взаимоотношений философии и биологии, weird-fiction писатель и, разумеется, блогер как следует из авторского предуведомления, блог Naught Thought посвящен исследованию запутанных пересечений между натурализмом, идеализмом и прагматизмом. В то же самое время в одном интервью-подкасте Вудард рассказывает, что наиболее существенное философское влияние на него оказало знакомство (тут всё как у людей) с работами Жиля Делёза, которые доказали молодому автору, что философия, оказывается, всё еще существует, тогда как среди своих главных союзников-современников он называет Иэна Гамильтона Гранта (который во многом вдохновил его на занятия полузабытым Шеллингом), Тимоти Мортона и Резу Негарестани, на которого, действительно, часто (и крайне доверительно) ссылается. Там же не без некоторой совершенно очаровательной наивности Вудард признается, что видел в своем обращении к натурфилософии что-то вроде знака судьбы, ведь его фамилия Woodard сокращенное от wood warden, что значит «защитник лесов»; It seems I was doomed to think about nature, говорит он. Помимо прочего, основатель вместе с другими коллегами философского онлайн-сообщества Speculative Heresy, занимающегося изучением спекулятивного реализма и распространением его среди англоязычной аудитории. В последнее время занимается английским неогегельянцем Фрэнсисом Гербертом Брэдли, что, уже в силу своей экзотичности, не может нас всех не интриговать.

Тексты

Slime Dynamics: Generation, Mutation, and the Creep of Life. Winchester, Washington: Zero Books, 2012. 

On an Ungrounded Earth: Towards a New Geophilosophy. New York: Punctum Books, 2013. 

Schelling’s Naturalism: Space, Motion and the Volition of Thought. Edinburgh:Edinburgh University Press, 2019.

Oceanic Accelerationism // Dark Trajectories. Hong Kong: [NAME] Publications, 2013. P. 80–97.  

Динамика слизи. Зарождение, мутация и ползучесть жизни / пер. с англ. Д. Хамис. Пермь: Гиле Пресс, 2016.

Nicholas Alan Cope, Dustin Edward Arnold, Stamen, 2011

Ликбез

Конечно же, жизнь это предельно общее понятие. Жизнь это то, что всех нас объединяет, что может быть и чаще всего оказывается фундаментом для человеческой солидарности. Мы, живые… Ради жизни на Земле… Жизнь превыше всего… Но в то же время сама эта объединяющая общность понятия жизни превращает ее в нечто ужасное, чуждое. Если жизнь наше общее, значит, она больше и дальше моего частного, индивидуального. Жизнь была до нас и останется после нас где-то помимо наших останков, стихов или пластика. Жизнь движима собственной логикой, ей нет дела до нас, до меня до моей идентичности, личности, зоны комфорта. Жизнь это я, но жизнь это и дикий кабан, бросающийся на меня в лесу, это и вирус, закупоривающий мои легкие, это библейский поток саранчи, уничтожающий урожаи. Жизнь это также и смерть, расчищающая пространство для новой и новой жизни. Как отмечал еще Риккерт в своей «Философии жизни» (к которой мы еще вернемся в критическом разделе настоящего текста), «Наиболее важно, <…> что сама жизнь производит смерть и таким образом становится звеном, сопрягающим смерть с жизнью. Только живое умирает, и только умершее является в собственном смысле мертвым»2.

Для жизни не так важна форма, в которой она воплощается: если данная форма плохо справляется с жизнью, жизнь без раздумий разрушит ее и создаст себе новую форму, да что там, сотни и тысячи новых форм! К страданиям частной вот этой вот формы слепой поток жизни чудовищно холоден: буквально чудовищно, если припомнить столь ужасающие «гимны» ползучей жизни, как, скажем, «Нечто» Джона Карпентера или «Чужой» Ридли Скотта (из более свежего, хоть и менее убедительного «Живое» Даниэля Эспиносы, в оригинале обезоруживающе просто: Life).

Впрочем, космические корабли и арктические станции, Сигурни Уивер, Курт Рассел, эффектное всесожжение из огнемета это красиво, но праздно. При столкновении с жизнью, перетекающей в смерть, позволительно быть серьезнее и холоднее. Горечь и боль, разрушения, голод, панический страх жизни ведь нет дела до этого сора. Она не оглядывается, просто течет себе дальше захватывать новые формы, не в меньшей мере обреченные на уничтожение, чем прежде уже уничтоженные. Одна и та же жизнь в жертве и в палаче, в цветении и разложении, в дереве и в огне. Всё это делает жизнь такой жуткой. Да, я живой, но именно жизнь угрожает мне ежесекундно, ведь все угрозы боль, смерть и отчаяние всё это тоже она, тысячеликая жизнь, эта «влекущая», как писал Ницше, «ненасытно и страстно сама себя ищущая сила»3. Будучи всем и ничем, жизнь для человека, этой временной и, будем честны, совершенно случайной ее формы, означает всё самое ценное и самое страшное одновременно.

«Миллионы лет назад, почти сразу же после отвердевания Земли, объем газов в атмосфере сократился. Они были открыты действию солнечной и других форм энергии, что обернулось появлением органических соединений, подобных нуклеиновым и аминокислотам, чье взаимодействие привело к возникновению первых форм жизни. Эти роящиеся комки протожизни, существовавшие в первобытных океанах и “подчиненные законам физики самоорганизующихся систем”, стали матрицей для всех органических существ и для всякой возможной мысли на планете Земля»4, пишет Бен Вудард в начале своей «Динамики слизи», ситуируя в общем потоке космической жизни не просто абстрактные формы «всех органических существ», но, что наиболее важно, и самого пишущего/мыслящего всё это как всего лишь одну из подобных же форм. Движущаяся по границам философии и биологии, мысль Вударда располагает мысль как таковую внутри естественной истории живого, и вот эту самую роящуюся протожизнь, которая является необходимым базисом для всякой человеческой мысли, Вудард и называет общим но вместе с тем крайне вызывающим термином слизь, оговаривая отдельно, что понятие слизи охватывает как минимум два смысла: во-первых, это жизненная субстанция, а во-вторых, это отвратительность жизни, нечто отталкивающее и пугающее (с чем каждый, представивший себе слизь, наверное, согласится). Иными словами, само основание нашей жизни одновременно выступает для нас чем-то в высшей степени отталкивающим, будучи, собственно, слизью.

Nicholas Alan Cope, Dustin Edward Arnold, Aether, 2010

Парадоксально наш разум старается исключить отвратительную слизь из своего поля зрения, тем самым отказываясь от собственной же основы; он пренебрегает слизью, маркируя ее как нечто ужасное и, по Вударду, как непристойное: «индивидуальный генезис каждого из нас заключен в бесцеремонном смешении склизких биологических компонентов — спермы и яйцеклетки, а половое размножение является очевидным примером вызывающего отвращение, но всё же производительного выражения слизи-как-жизни и жизни-как-слизи»5. Представим себе мозг как мерзкую слизь и следом представим, что это он, а не некие «мы», сам себя представляет и сам от себя отвращается! Вот double bind, ставящий человека в трудное положение между культурой и биологией.

Что же касается философии, этой рафинированнейшей культуры, то ей парадокс мысли/жизни знаком уже очень давно, хотя чаще всего и в сокрытом виде. Однажды бессмертный классик Рене Декарт так углубился в медитацию на горящей свече, что пришел к выводу о несводимости двух совершенно различных субстанций: мыслящей и протяженной. Самое страшное, что этот разрыв между мышлением с одной стороны и материальными вещами с другой проходил по самому человеку, который и мысль и тело одновременно. Тело чужое для мысли, а мысль чужая для тела, и чтобы как-то сцепить этих двух чужаков, неплохо бы приплести сюда Бога, что находчивый Картезий и сделал с очаровательной непосредственностью. Но нам-нынешним этот фокус давно представляется подозрительным, поэтому и проблематические отношения тела и разума, жизни и духа нам кажутся очень запутанными.

Конечно, с позиции жизни, как и с позиции духа, предпринималось немало попыток их примирить, но эти попытки требовали исходного принятия аксиоматик тех или иных частных языков науки или, скажем, религии, тогда как на базовом феноменологическом уровне сами эти аксиоматики более чем проблематичны ну хотя бы тем, что они предлагают решение проблемы еще до самого решения проблемы (этим аксиоматика и опасна). Еще перед тем, как взяться за проблему тела и духа, позитивизм выбрал сторону тела, спиритуализм сторону духа, ну а воз и ныне там. Жизнь и дух по-прежнему вглядываются друг в друга, как две пропасти. Тайное нас страшит, поэтому неудивительно, что привычная нам картезианская установка пропитана страхом и отвращением. Я могу думать о мире, о благе, могу сочинять виртуозный сонет или решать геометрическую задачку той пропасти, что раскрывается со стороны тела, до всех этих глупостей нет никакого дела. Моя личность и мои амбиции, моя тонкая душевная организация и моя любовь всё это ей как-то по боку. Она тихо живет за пределами моего восприятия. Она движется, скрытая, булькает, хлюпает, скользит и сочится, подрагивает и колышется а если я слишком уж явно всё это замечаю, значит, скорее всего, мое дело дрянь. Тело и жизнь громче всего заявляют о себе там, где переходят в боль и страдание. И когда это происходит, никакие сонеты, задачи, блага и любови не спасут меня от сползания в страшную бездну декартовской res extensa: оно и звучит-то как прожорливая мясорубка.

Таким образом, перед нами очевидная проблема по-вудардовски назовем ее проблемой слизи, и эта проблема указывает на сложность и тревожную двойственность нашего отношения к самим себе: с одной стороны, как к мыслящим существам, с другой стороны, как к существам живым. Во всяком случае, Вудард обязательно нам об этом напомнит: «Никого не должен удивлять тот факт, что даже после многочисленных свержений Человека — Коперником, который выбросил нас из центра Вселенной в гелиоцентрической модели Солнечной системы, Дарвином, поставившим нас перед лицом бессмысленной случайности эволюции, и Фрейдом, который вывел нас из лабиринта рациональности нашего разума, — человечество все еще остается невосприимчивым к базисной реальности жизни и материи»6. А значит, задача новой философии, которая хочет разрешить эту проблему и преодолеть антропоцентрический тупик, заключается в том, чтобы настоять на рассмотрении «базисной реальности жизни и материи» и на отношении к этой реальности как к значимой, важной, существенной, а не просто как к отвратительной и ужасной. Вместо того чтобы постоянно разделять жизнь и мысль, мы — с позиции современной теории — должны научиться мыслить их вместе: нужно вернуть жизнь в мысль, нужно вернуть слизь в мысль, преодолев устаревшее картезианское различение.

Вооружившись для этих целей тяжелым инструментарием спекулятивного реализма в его противостоянии так называемому корреляционизму («антикорреляционизм, или, как мы еще можем его назвать, анти-антропоцентризм, <…> утверждает, что нечто должно существовать до мышления и что этим нечто является природа»7), Вудард изобретает свой фирменный тёмный витализм (dark vitalism), призванный помыслить буквально немыслимое: вытесненное, вытесняемое веками истории философии материально-биологическое основание человеческого мышления. Отсюда и важный историко-философский мотив мысли Вударда, исследующий процессы забвения и вытеснения философией биологии (с чем в кратком виде можно ознакомится в этой чуть более и этой чуть менее обстоятельной статье), и очевидное наследование Вудардом романтической традиции — так, в одном интервью он говорит о тёмном романтизме (Эдгар По, Герман Мелвилл), который, в отличие от романтизма обыкновенного, не просто артикулирует центрированность мира на субъекте восприятия, но непременно рассматривает этот мир как нечто угрожающее «автономному» субъекту; одна из часто повторяющихся мыслей Вударда состоит в том, что именно романтики пытались вернуть в философию всё то, что было исключено из нее картезианской традицией. Поэтому первичная историко-философская сцена по Вударду должна бы выглядеть примерно так: Декарт по привычке всё медитирует на своей пресловутой свече, как вдруг его складывает пополам резкая боль в груди, он падает на пол, попутно роняя свечу, крутится в судорогах и кричит, — а дальше всё как в классической сцене из «Чужого»… Примерно так и должны выглядеть схватки рождения современной философии.

Nicholas Alan Cope, Dustin Edward Arnold, Aether, 2010

Само собой, чтобы работа этого тёмного витализма была плодотворна, Вударду нужно подчеркивать жуткие, шоковые содержания возвращаемого им вытесненного. «Часть работы тёмного витализма, — пишет философ, — состоит в тошнотворном осознании негостеприимной Вселенной, вынуждающей констатировать, что возникновение жизни — это случайное событие во времени, которое затем искажается и искривляется банальностью пространства и случайностью геометрии нашего мира с ее претензией на универсальность, а далее разоряется случаем, ситуацией, обратной связью и разрушением, износом, старением»8. Говоря проще, сгущая тьму своего тёмного витализма, Вудард пытается — в лучших традициях психоанализа — прорвать цензуру картезианской рациональности и столкнуть мысль с иным во всей его шокирующей отчужденности, насколько шокирующей может быть склизкое биологическое, как, например, в очень вудардовском по духу фильме «Танатоморфоз».

Этим «душеполезным» сгущением мрака и объясняется то, как много места и сил философ отводит попыткам конкретизации, собственно, «темноты» своего тёмного витализма: он темен, по Вударду, потому что сокрыт как природой, так и временем; он темен, потому что «несет роду человеческому дурные вести» о его истоке, о смысле его существования и о его конечной участи; он темен, потому что он неприятен нам на уровне эстетического восприятия9. Говоря кратко, вудардовский проект темен именно потому, что он возвращает нам нечто сокрытое и неуютное, пессимистическое и разочаровывающее, страшное и отвратительное. Однако всё это — мы сами и есть.

Критика

Специфика тёмного витализма состоит в том, что против главных противников нынешней философии — корреляционизма и антропоцентризма — он использует преимущественно биологию: прежде всего эволюционную биологию, следом и микробиологию, и (выборочно) те или иные версии около-философского витализма. Отсюда и относительно постоянный набор «союзников» Вударда, которых он привлекает к своим рассуждениям по поводу и без: помимо указанных выше пост-делёзианцев Негарестани, Мортона и Гамильтона Гранта это и Шопенгауэр, и Дарвин, и, конечно же, главный вдохновитель тёмных теорий Говард Филипс Лавкрафт (о котором подробнее будет сказано в следующей серии «тёмного просвещения» и который, упомянем об этом и здесь, невероятно близок позиции Вударда из-за своей подозрительности к классической философии, из-за подчеркнуто материального, биологического характера описываемых им ужасов и не в последнюю очередь из-за мизантропического пессимизма, пронизывающего тексты Лавкрафта; стоит отметить, что, помимо регулярных отсылок, писателю, исследовавшему «напряжение между жизнью и мыслью»10 и расширившему «биологию до ужасающе необъятных временных, а также пространственных пределов»11, Вудард посвятил отдельное эссе, совершающее, по его собственным словам, лавкрафтианскую «анти-антропоцентрическую атаку на бастион корреляционистской континентальной философии»; и в самом деле, что есть лавкрафтианский шоггот, если не лучшая иллюстрация вудардовской ползучей жизни?..).

У Лавкрафта, у Шопенгауэра, у Бена Вударда есть что-то общее: ведущий аффект, точнее, предельно пессимистический взгляд на человеческую природу, на происхождение, цели и место человека в материальном мире. Поэтому именно пессимистической можно назвать и философию Вударда в ее целом — хотя сам философ и оговаривается, что его проект не стоит считать «в строгом смысле или по преимуществу пессимистическим»12, сам ход его рассуждений, специфика используемых им примеров и направленность аргументации тёмного витализма не позволяют принять оговорки философа за чистую монету. Более того, именно в этой направленности — а если сказать сильнее, то тенденциозности — философии Вударда, в этом центральном ее аффекте и кроется основание для ее имманентной критики — ведь если ранее мы говорили, что «задача новой философии, которая хочет <…> преодолеть антропоцентрический тупик, заключается в том, чтобы настоять на рассмотрении “базисной реальности жизни и материи” и на отношении к этой реальности как к значимой, важной, существенной, а не просто как к отвратительной и ужасной», то именно нагнетание «отвратительности и ужасности» своего предмета в ущерб его «значимости и важности» может быть поставлено Вударду в главный упрек.

Если ведущий мотив многочисленных атак на киберготику Ланда носил отчетливо идеологический характер, то с Вудардом, значительно более сдержанным в плане политики, дело обстоит иначе. Основные критические аргументы вертятся в случае его философии вокруг ее центрального понятия то есть Жизни. Ее абстрактность, текучесть, размытость и неопределенность, которые Вудард неустанно подчеркивает и использует в своих теоретических (и настроенческих) целях, могут быть в той же мере и на том же основании использоваться ровно противоположным образом. То, что Жизнь, как всё Жуткое, выходит за наши пределы, само по себе не делает ее чем-то «злым» равно как и не делает ее чем-то «добрым», на чем Вудард и сам неустанно настаивает, фактически обращая «жизнь вообще» в непременно «кишащее биологическое», «ползучую бездну биологии» и прочий «клыкастый бестиарий природы». Обе оценки исходят не из «жизни как таковой», но из различных позиций, которые мыслящий субъект (увы и ах, по-прежнему картезианский), эта вроде бы «случайная форма Жизни», может занять по отношению к жизни как мыслимому объекту.

Здесь можно вспомнить Делёза, изначальный импульс которого дал основание множеству философий включая, как мы уже знаем, и философию Бена Вударда. Обильно используя биологию (хотя далеко не только ее) и разработав современную версию витализма, Делёз смог избежать опасности одностороннего пессимизма, всюду подчеркивая избыточную креативность жизненного процесса. Можно подумать, что пост-делёзианский витализм должен бы быть преимущественно «оптимистическим» и в самом деле, философ Джейн Беннет оказывается куда более последовательной делёзианкой, когда в своей книге «Пульсирующая материя» указывает на вполне позитивную открытость Жизни грядущим метаморфозам в том числе и политическим, и социальным (так, относительно непростых взаимодействий человеческой и нечеловеческой жизни Беннет пишет: «Нужно оставить тщетные попытки отделить людей от не-людей. Вместо этого нужно наладить более вежливые, долговременные и тонкие взаимоотношения с не-людьми внутри тех ассамбляжей, в которые вступает каждый из нас»13). И если Беннет не видит никакого неразрешимого противоречия между жизнью и мыслью, то Вударду свойственно делать всё от него зависящее и даже сверх этого чтобы указанное противоречие выпятить и подчеркнуть. Куда в менее выигрышном виде на фоне той же Джейн Беннет, ему приходится идти в том числе против Делёза, то есть в изрядной мере против собственного философского основания. Лучше всего это видно по книге «О безосновной земле: к новой геофилософии» (другой, откровенно неловкий, вариант перевода названия книги: «О разземленной земле»), где количество выпадов против Делёза (также и против Беннет, которая, по Вударду, «перегружает вещи человеческими аффектами или человеческими восторгами»14, однако кто бы говорил) обратно пропорционально количеству убедительных аргументационных ходов и попросту внятных формулировок ведь вместо скучной концептуальной работы автор спешит окунуться в перечисление сколь ярких, столь и необязательных научно-фантастических примеров от Жюля Верна и Лавкрафта до Doom 3 и черепашек-ниндзя, которыми фактически и исчерпывается эта странно-невнятная 100-страничная книга (куда более внятные комментарии к которой всё же всплывают в уже приводившемся интервью).

Nicholas Alan Cope, Dustin Edward Arnold, Stamen, 2011

Выступив с яркой «Динамикой слизи», продолженной неудачной «Безосновной землей», Вудард, похоже, попал в ловушку собственного пессимистического аффекта. Конечно, иметь ту или иную позицию не возбраняется даже в такой абстрагированной области, как философия, но при условии, что эта аффектированная позиция не будет мешать концептуальной, логической практике. В пределе же ворох позиций-аффектов уничтожает самое мысль. И это не новость: сегодня классическая работа Генриха Риккерта, в которой этот неокантианец громил «философию жизни» начала ХХ века, читается как актуальная критика в том числе и Бена Вударда, так явно старавшегося замести наиболее очевидные историко-философские следы своего тёмного витализма, что незаметно для себя самого повторившего наиболее явные ошибки своих коллег более чем столетней давности. Имея в виду последних, Риккерт писал: «Так философия жизни попадает в тяжелое положение. Она нуждается в форме жизни, чтобы быть философией жизни, и она должна отвергать всякую твердую форму, чтобы остаться философией жизни»15. То есть исходное противоречие между жизнью и мыслью в такой философии не разрешается, но лишь еще более углубляется! Риккерт резюмирует это в следующей формуле: «Таким образом, окончательно уясняется: тот, кто только живет, живет бессмысленно»16. Понятно, что в широком диапазоне аффектов/позиций можно найти полярные, но одинаково убедительные аргументы. Жизнь убивает? Но жизнь и рождает. Жизнь причиняет боль? Но жизни и доставляет радость. Жизнь морит голодом? Однако жизнь кормит ну и так далее. Сама широта понятия «жизнь» делает его крайне амбивалентным, а возможность занять в его отношении однозначную позицию крайне проблематичной. Артикулируя только частичные импликации связанных с жизнью проблем, Вудард демонстрирует то ли нежелание, то ли неспособность рассматривать эти проблемы во всей их целостности, тогда как именно этим должна бы заняться философия, не желающая редуцироваться до статуса пессимистического мировоззрения или, к примеру, досужей эстетизации смерти и разложения. Поэтому подчеркнутый, сгущенный пессимизм вудардовского витализма оказывается лишь частным выбором, но выбором не единственным и, главное, не обязательным что изрядно снижает эффект от нагнетания и сгущения красок, по-своему страстного, но избирательного и тенденциозного. Как сказал один классик по поводу другого классика, «он пугает, а мне не страшно». Похоже, это как раз тот случай.

Автор Дмитрий Хаустов

Spectate — TG

Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, поддержите нас разовым донатом:


  1. Вудард Б. Динамика слизи. С. 82.
  2. Риккерт Г. Философия жизни. Мн.: Харвест; М.: АСТ, 2000. С. 13.
  3. Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах // Т. 1/2: Несвоевременные размышления. Из наследия 1872–1873 гг. М.: Культурная революция, 2013. С. 108.
  4. Вудард Б. Динамика слизи. С. 11–12.
  5. Там же. С. 12.
  6. Там же. С. 15.
  7. Там же. С. 22.
  8. Там же. С. 28.
  9. Там же. С. 28–29.
  10. Там же. С. 70.
  11. Там же. С. 59.
  12. «Однако я считаю, что пессимизм занимает важное место в философском дискурсе (не говоря уже о науке и политике), хотя его функционирование требует некоторого прояснения. Как я уже отмечал в нескольких своих текстах, есть два основных возражения против пессимизма: во-первых, он равносилен пораженчеству, а во-вторых, по своей природе он остается антропоцентричным в силу жалости по отношению к себе или своей меланхолической природы [курсив мой. Д. Х.]». Что называется, сам сказал.
  13. Беннет Дж. Пульсирующая материя: Политическая экология вещей. Пермь: Гиле Пресс, 2018. С. 149.
  14. Woodard B. On an Ungrounded Earth: Towards a New Geophilosophy. P. 58.
  15. Риккерт Г. Философия жизни. С. 81.
  16. Там же. С. 170.