Pritchard D. eXistenZial Angst // The Philosophy of David Cronenberg. — The University Press of Kentucky, 2012. P. 69–76.

Одним из ключевых мотивов фильма Дэвида Кроненберга «Экзистенция» (1999) является идея о том, что человек может оказаться не в состоянии отличить видимость от реальности. В фильме это передается тем, что главные герои — Тед Пайкл (Джуд Лоу) и Аллегра Геллер (Дженнифер Джейсон Ли) — становятся все менее уверенными в том, что они находятся в игре, в которую они играют, а не в реальном мире. Хотя обстоятельства игры в фильме, конечно же, очень необычны и весьма отличаются от нормальных обстоятельств, здесь возникает одна общая философская проблема — в действительности, одна из самых фундаментальных и вечных проблем, с которыми сталкиваются философы. Это проблема радикального скептицизма, которую можно проследить вплоть до античности и которая в той или иной форме находит свое выражение в работах столь разных фигур, как Платон, Декарт, Юм и Кант.

В основе своей радикальный скептицизм — это опасение по поводу того, что у нас нет адекватной основы для различения видимости и реальности, и, как следствие, что мы на самом деле не обладаем теми знаниями о реальности, которые, как нам кажется, у нас есть. Действительно, в своей наиболее сильной форме это утверждение о том, что любое знание невозможно. Как мы увидим, эта проблема обычно рассматривается в широком методологическом смысле, то есть как затруднение, которое мы можем использовать для «проверки» наших теорий познания с целью понять, смогут ли они выдержать это испытание (приблизительно так понимал эту проблему, к примеру, Декарт). Но ее также можно рассматривать и как экзистенциальную проблему, которая на самом деле может касаться того, как на фундаментальном уровне мы мыслим и проживаем собственную жизнь.

Как мы увидим, один интересный аспект «Эзистенции» состоит в том, что фильм демонстрирует, как проблема радикального скептицизма может приобретать экзистенциальное значение, предлагая наводящий на размышления пример того, как собственная субъективная уверенность в реальности может оказаться под угрозой скептического сомнения. Мы также отметим, что этот фильм поднимает ряд других интересных вопросов, относящихся к современной эпистемологии, в частности, о возможности расширенного познания, под которым подразумевается когнитивный процесс, выходящий за телесные рамки соответствующего агента.

Проблема радикального скептицизма

Обычно проблему радикального скептицизма выражают посредством обращения к радикальным скептическим гипотезам. Это гипотезы, которые, если бы они оказались истинными, подорвали бы многое из того, что, как нам кажется, мы в настоящее время знаем, будучи не в состоянии осознать ложность этого. Известным примером радикальной скептической гипотезы является гипотеза так называемого «мозга в колбе». В этом сценарии человек должен представить — примерно как в фильме «Матрица» (1999), который, что интересно, вышел в том же году, что и «Экзистенция», — что его похитили и изъяли у него мозг. Теперь этот мозг помещен в колбу с питательными веществами, подключенную к суперкомпьютерам, которые «кормят» его опытом с целью создать впечатление, что его жизнь на самом-то деле протекает нормально (то есть суперкомпьютеры заставляют его думать, что он передвигается, разговаривает с людьми, ходит на работу и так далее, хотя на самом-то деле все это время он просто мозг в колбе, которому предоставляют весь этот ложный опыт). В «Матрице», конечно же, не только мозг, но и все тело жертвы было помещено в колбу, но суть тут та же: помещенные в колбу, люди будут думать, что их жизнь протекает как обычно, хотя на самом деле их опыт полностью ложен и сгенерирован суперкомпьютерами.

Вся беда в том, что если бы человек был мозгом в колбе, то он многого бы не знал об окружающем мире (его убеждения об окружающем мире были бы в основном ложными). Это становится проблемой, как только мы осознаем, что у нас нет никакого эффективного способа узнать, не обмануты ли мы таким образом здесь и сейчас. Как бы мы смогли это выяснить? (По тому, есть ли у нас тело? Но нам будет казаться, что у нас есть тело, даже если мы являемся мозгом в колбе).

Из этого радикальный скептик заключает, что мы не в состоянии обладать большей частью тех знаний, которые обычно себе приписываем. Если обобщить, радикальный скептик утверждает, что, поскольку мы не можем помыслить самого опровержения скептических гипотез вроде гипотезы «мозга в колбе», то мы не очень-то много и знаем (если вообще что-то знаем). Само собой, такой вывод оказался бы интеллектуальной катастрофой, поэтому философский вызов, который бросает нам радикальный скептицизм, состоит в том, чтобы показать, как мы можем избежать этой проблемы¹.

Часто говорят, что радикальный скептицизм не является экзистенциальной проблемой, то есть это не та проблема, которая имеет какое-либо практическое значение для нашей жизни. Для этого есть хорошее основание, поскольку сам факт того, что мы не в состоянии отличить радикальный скептический сценарий от обычной жизни, в каком-то смысле превращает саму возможность первого сценария в экзистенциально пустую заботу. К примеру, если мы и правда не можем отличить нормальную жизнь от жизни мозга в колбе, который просто думает, что он проживает нормальную жизнь, то почему это вообще должно нас волновать²?

Соответственно, проблема радикального скептицизма не дает нам особенных оснований полагать, что сам скептический сценарий истинен, поскольку ex hypothesi думать так у нас не больше оснований, чем думать, что скептический сценарий ложен. Для понимания этого подумайте еще раз о сценарии «мозга в колбе». Есть ли у человека веские основания полагать, что он является мозгом в колбе? Вероятно, нет. Попробуйте представить, что это могут быть за основания. Предположим, к примеру, что кто-то вам говорит, что вы — мозг в колбе. Вопрос в том, почему вы должны этому верить? В конце концов, если вы и правда мозг в колбе, значит и то, что кто-то вам говорит, что вы — мозг в колбе, само по себе является частью обманчивого потока «фальшивого» опыта, которым вас кормят, и, следовательно, к этому следует относиться с подозрением. Но если вы не являетесь мозгом в колбе, то вам, разумеется, не стоит придавать никакого значения подобной «информации» (она попросту ложная). Так что похоже на то, что вам в любом случае следует игнорировать «доказательства», которые, по видимости, утверждают, что вы являетесь жертвой подобной скептической гипотезы.

Так чем же озадачен радикальный скептицизм, если это не экзистенциальная озадаченность? Обычный ответ на этот вопрос, по меньшей мере со времен основополагающих работ Декарта на эту тему, состоит в том, что эту озадаченность следует понимать в методологическом смысле. С этой точки зрения проблема радикального скептицизма должна интересовать нас не потому, что она имеет какое-либо практическое отношение к нашей жизни, а скорее потому, что она бросает вызов нашим теориям познания, так что нам необходимо «проверить» эти теории и выяснить, могут ли они избежать этой проблемы. В таком понимании радикальный скептицизм сохраняет философскую важность, даже если он лишен какого-либо экзистенциального значения.

Радикальный скептицизм как «Экзистенциальная» проблема

Хотя философская важность радикального скептицизма и сохраняется, даже если он не является экзистенциальной проблемой, радикальный скептицизм всё же может иметь экзистенциальное значение, и тот сценарий, который представлен в фильме «Экзистенция», дает нам идею того, как мы можем усвоить скептическую проблему и обеспокоиться ей. Различие возникает в ощутимом переходе от нормальности к скептическому сценарию, который ярко описан в этом фильме. Обычно радикальные скептические сценарии строятся таким образом, что нет ощутимого перехода от нормальных обстоятельств к тому, чтобы стать жертвой радикального скептического сценария. В одну минуту вы идете по улице, думая о своем, а в следующую вы уже «изъятый» мозг в колбе. Но скептические сценарии могут быть построены так, что они «подкрадываются» к вам, и в таких случаях вы непосредственно ощущаете экзистенциальную силу указанного скептического сценария. Именно так и работает «Экзистенция».

Задумайтесь о судьбе главных героев этого фильма — Теда и Аллегры. Первоначально в тех обстоятельствах, в которых они оказались, нет ничего скептического, но постепенно скептическая сила ситуации нарастает. Будучи подключенными к игре, они осознают, что частично принимают измененное восприятие реальности, но само по себе это не вызывает у них каких-то скептических размышлений. В конце концов, алкогольные напитки или легкие галлюциногенные наркотики могут изменить ваше восприятие реальности, но никто не будет раздувать радикальную скептическую проблему на основании такой мелочи. Всё потому, что столь незначительные когнитивные искажения не мешают вам определить — пускай приблизительно, — что ваше восприятие реальности изменяется. При здравом размышлении вы сможете заключить, что слона, который, как вам кажется, находится в комнате, там нет, и что это всего лишь последствие принятого вами наркотика.

Однако по мере того, как когнитивные искажения, с которыми сталкиваются Тед и Аллегра, усиливаются, мы приближаемся к чему-то напоминающему скептический сценарий. Происходят все более странные вещи, и грань между тем, что реально, и тем, что лишь часть игры, в которую они играют, начинает размываться. Вскоре у наших героев не остается никаких оснований для того, чтобы принимать сравнительно нормальный опыт за чистую монету, поскольку они понимают, что направление их опыта может измениться от нормального к странному в один миг. Как и следовало ожидать, это вызывает у них психологическое беспокойство. Действительно, как отмечали многие философы, серьезно воспринимать то, что человек стал или становится жертвой радикальной скептической гипотезы, значит поддаваться особенно опасной форме ужаса. Такой ужас — не просто показуха, вроде осознанной мрачности подростка (или аффектированной претенциозной позы философа). Наоборот, это путь, в конечном итоге ведущий к безумию.

В этом смысле интересно сравнить «Экзистенцию» с «Матрицей». В последнем фильме, когда Нео (Киану Ривз) узнает от Морфеуса (Лоренс Фишберн), что его жизнь — это фикция, и что он существует (хоть и как нечто большее, чем только мозг) в колбе, он готов, вроде бы не испытывая никакого ужаса, просто принять эту новую реальность, представленную ему Морфеусом (с помощью волшебной таблетки). Но, если только Нео не полностью лишен разума, трудно понять, почему убежденность в том, что он был так радикально обманут, в дальнейшем позволяет ему быть уверенным во всем том, что он (по-видимому) воспринимает в окружающем его реальном мире. Так или иначе, неспособность принимать за чистую монету все, что человек (по-видимому) воспринимает, — то есть сомневаться без всяких ограничений, — это залог безумия. (Может быть, Нео тоже этим обеспокоен, но играющий его актер почему-то не смог этого передать; впрочем, давайте интерпретировать этот фильм с некоторой симпатией к сильно недооцененным актерским талантам Киану Ривза).

Одним из философов, который был очень чувствителен к этой существенной связи между радикальным сомнением и безумием, был Витгенштейн. В своих последних тетрадях, посмертно опубликованных под названием «О достоверности», он пишет о том, что «сомнение, которое сомневается во всем, не было бы даже сомнением», и причина для этого утверждения состоит в том, что такого рода радикальное сомнение неизбежно приводит к безумию, когда безумец оказывается даже не в состоянии сомневаться или верить³. Сомнение, как и вера, — это то, что может быть только у (сколько-нибудь) вменяемых людей. Витгенштейн утверждает, что ключ к пониманию этого — в осознании приоритета веры над сомнением. Человек обретает свою концепцию мира, принимая то, что ему говорят окружающие. Только после того, как эта картина сложилась, человек может сомневаться. Однако сомнение всегда должно оставаться локальным, потому что, когда оно радикализируется, у сомневающегося не остается основы, из которой он мог бы сомневаться. Радикализированное сомнение оставляет сомневающегося полностью дезориентированным, и как таковое оно подрывает возможность одновременно и сомнения, и веры. Как результат — безумие⁴.

Обычно, когда философы говорят о скептическом сомнении, они имеют в виду нечто ненастоящее. Поскольку скептическая проблема является методологической, скептическое сомнение всего лишь гипотетично, а значит, в этом смысле нереально (и поэтому как бы недействительно). Но то, как скептический сценарий подкрадывается к агентам в «Экзитстенции», наглядно демонстрирует, как со временем человек может стать субъектом скептического сценария через осознание того, что с ним происходит нечто личностно значимое. В подобных случаях можно заметить переход от нормальности к странности и обеспокоиться им, так что в конце концов сомнения возрастут, а вера уменьшится до такой степени, что человек достигнет переломного момента и потеряет рассудок.

Конечно, Тед и Аллегра под конец не теряют рассудок, но это потому, что они, по-видимому, без проблем переходят на другую сторону и принимают новую явленную реальность. Мое собственное прочтение этого фильма — которое, вероятно, не является стандартным — заключается в том, что по смыслу финала обман теперь полностью реализован, и, как следствие, главные герои могут вернуться к состоянию веры. Ранее я отмечал, что из того, что нормальные сценарии и радикальные скептические сценарии совершенно неразличимы, следует, что они, по крайней мере предположительно, экзистенциально нейтральны: если вы не можете уловить различие, значит, нет такого различия, которое имело бы для вас значение. Философский интерес фильма «Экзистенция» состоит в том, что в нем набросан переход от нормальности к скептицизму, при котором соответствующие агенты осознают этот переход, и показан психологический ущерб, к которому это приводит. Но как только переход завершен, сомнения исчезают, и достигается новая форма доксастического равновесия. Здравомыслие требует веры, но не требует универсальной истинности убеждений.

То, как может расшататься человеческая психика, — повторяющаяся тема фильмов Кроненберга. Вспомните, например, его фильм «Паук» (2002), в котором нам с беспощадностью демонстрируют полный психологический распад главного героя⁵. Можно только гадать, что бы Кроненберг сотворил с фильмом «Вспомнить все» (1990), если бы он снял его, как это и планировалось изначально, ведь в нем есть потенциал для исследования некоторых очень похожих на «Экзистенцию» тем, которые остались так и неисследованными во «Вспомнить все», каким он вышел в итоге.

«Экзистенция» и расширенное познание

 «Экзистенция» также опирается на другую повторяющуюся тему в творчестве Кроненберга: как технология может кардинально изменить наше восприятие реальности. Обратите внимание, то, что порождает скептический сценарий в «Экзистенции», не является чем-то совершенно оторванным от рассматриваемого агента, что было бы характерно для большинства радикальных скептических гипотез. Сравните, с одной стороны, стандартный сценарий «мозга в колбе», когда мозг изымается неизвестным агентом для каких-то зловещих целей, и, с другой стороны, скептический сценарий из «Экзистенции». Прежде всего, Аллегра сама по себе является разработчиком игры, которая и ведет их к скептическому состоянию и инициирует процесс, в результате которого и она, и Тед оказываются втянутыми в игру со всеми ее скептическими последствиями.

Действительно, беспокоящее в этом фильме — это то, как грань между природой и технологией становится настолько размытой, что провести между ними различие становится невозможно. Конечно же, Кроненберг исследовал эту тему и до «Экзистенции» — вспомните, например, его фильм «Видеодром» (1983). Но «Экзистенция», пожалуй, первый из его фильмов, в котором явно исследуется то, как технология может стать подлинной частью наших естественных когнитивных процессов, и какие последствия это может повлечь.

Мы склонны мыслить познание как чисто внутренний процесс, как нечто, происходящее в уме субъекта. Соответственно, по крайней мере при очень интуитивном представлении об уме, познание здесь имеет дело с процессами, которые полностью располагаются внутри агента. Однако одним из важных направлений современной когнитивной науки является идея о том, что познание часто лучше рассматривать как «расширенное» за рамки агента. К примеру, есть много эмпирической литературы, которая указывает, что когнитивные процессы, по крайней мере иногда, воплощаются, то есть само тело субъекта может быть частью когнитивного процесса. Есть и серьезные основания — как философские, так и эмпирические — предполагать, что когнитивные процессы могут вбирать особенности окружающей среды, которые всецело находятся вне тела субъекта⁶.

 «Джойстик», используемый Тедом и Аллегрой для доступа к игре, дает нам яркую иллюстрацию того, как может происходить подобное когнитивное расширение. Хотя наши естественные когнитивные процессы не выходят за рамки нашей телесности, развитие технологий позволяет нам дополнять эти процессы искусственными средствами так, что мы не просто используем эти технологические дополнения в качестве инструментов, служащих нашим естественным когнитивным способностям, как в случае использования калькулятора. Напротив, технологическое дополнение реально становится важной составной частью расширенного когнитивного процесса, так что наши когнитивные процессы теперь распространяются за рамки нашей телесности и вбирают в себя совместные технологические особенности мира. Именно это и делает джойстик в «Экзистенции», поскольку это искусственное устройство, которое буквально подключается к естественным когнитивным процессам наших героев, тем самым дополняя их.

Но что делает такое когнитивное расширение особенно интересным, так это то, что здесь имеет место не просто дополнение. Это не так, например, как если бы калькулятор был неким образом включен в расширенный когнитивный процесс, так что вычислительные способности агента усилились бы благодаря добавлению этого нового устройства. Напротив, мы здесь имеем дело с технологической адаптацией природы, которая одновременно в каком-то смысле улучшает и в каком-то смысле подрывает когнитивные процессы наших протагонистов. Этим показано, что технологическое развитие не обязательно репрезентирует когнитивный прогресс. В самом деле, поскольку столь подрывная деятельность потенциально может подорвать саму агентность наших субъектов, ведя их через скептицизм к безумию, эта повествовательная тема в «Экзистенции» подхватывает широко распространенный ужас по поводу нашего отношения к технологии⁷. Хоть мы и можем бежать от дикой и брутальной природы, мы также боимся масштабов, в каких технология, предлагающая нам убежище от природы, способна лишить нас автономии и, как следствие, самости, особенно когда такая технология становится продолжением нашей агентности и тем самым частью нашей «внутренней» жизни.

Перевод с английского Дмитрия Хаустова

---

Spectate — TG

---

Если вы хотите помочь SPECTATE выпускать больше текстов, поддержите нас разовым донатом:

1. В качестве обзора современных дебатов по теме радикального скептицизма см.: D. H. Pritchard, Recent Work on Radical Skepticism, American Philosophical Quarterly 39 (2002): 215–57.
2. В основе этого утверждения лежит идея о том, что если само различие неразличимо, то это уже не то различие, которое должно нас беспокоить. Хотя многие принимают подобное утверждение, при ближайшем рассмотрении оно оказывается достаточно спорным. Интуитивно понятно, что первая книга, выпущенная на первом в истории печатном станке, ценна именно тем, чем как раз не ценна ее точная копия, хотя вполне может оказаться, что эти два предмета неразличимы. Аналогично, можно утверждать, что «настоящая» жизнь всегда лучше, чем соответствующая ей «поддельная» жизнь в колбе, даже если их различие неразличимо. По этому последнему вопросу см. знаменитое обсуждение «машины опыта» Роберта Нозика в книге «Анархия, государство и утопия» (New York: Basic Books, 1974), 42–45. См. также: D. H. Pritchard, Absurdity, Angst and the Meaning of Life, Monist 93 (2010): 3–16.
3. Ludwig Wittgenstein, On Certainty, ed. G. E. M. Anscombe and G. H. von Wright, trans. Denis Paul and G. E. M. Anscombe (Oxford: Blackwell, 1969), section 450.
4. Отметим, что это не означает, что Витгенштейн совсем не симпатизировал скептицизму. В действительности есть основания полагать, что он разделял определенный вид ограниченного скептицизма. Например, см.: D. H. Pritchard, Wittgensteinian Pyrrhonism в книге Pyrrhonism in Ancient, Modern, and Contemporary Philosophy, ed. Diego Machuca (Dordrecht, Holland: Springer, 2011), 193–202. Более общий обзор комментариев Витгенштейна по поводу скептического сомнения см.: D. H. Pritchard, Wittgenstein on Skepticism, The Oxford Handbook of Wittgenstein, ed. Oskari Kuusela and Marie McGinn (Oxford: Oxford University Press, 2011), 521–47.
5. Вспомните также фильмы Кроненберга «Связанные насмерть» (1988) и «Голый завтрак» (1991).
6. По поводу некоторых ключевых обсуждений воплощенного и расширенного познания см.: Andy Clark, Being There: Putting Brain, Body and World Together Again (Cambridge, Mass.: MIT Press, 1998); Andy Clark and David Chalmers, The Extended Mind, Analysis 58 (1998): 7–19; Mark Rowlands, The Body in Mind: Understanding Cognitive Processes (Cambridge: Cambridge University Press, 1999). По поводу обсуждения специфически эпистемологического ограничения воплощенного и расширенного познания см.: D. H. Pritchard, Cognitive Ability and the Extended Cognition Thesis, Synthese 175 (2010): 133–51.
7. Идея, что наше отношение к технологии может быть столь проблематичным, также возникает в некоторых других фильмах Кроненберга, таких как «Видеодром», «Муха» (1986) и «Автокатастрофа» (1996).