В разговорах о новых технологиях восхищение зачастую смешивается с тревогой. Когда мы смотрим на кульбиты робота Atlas от Boston Dynamics, мы поражаемся его грациозности, но испытываем страх. У вас есть страхи в связи с прогрессом технологий? Как с ними справляться (и надо ли)?
Дина Жук: Я испытываю, скорее, смешанные чувства, но Atlas меня не пугает. В роботах и машинных интеллектах важно то, что они узкоспециализированы. Один прыгает, другой дергает ручку двери на соревновании роботов, третий распознает текст, и они способны заниматься только этим. Соответственно, мы пока не имеем робота, который может делать все эти три вещи сразу и выбирать между ними.
Они разделены как классы, которые не собираются в одном роботе. Такова их технологическая особенность — отсутствие цельного создания, способного, в соответствии с расхожим страхом, заместить человека. Дело не в том, что, развиваясь, машинный интеллект сможет превзойти нас. Скорее, здесь речь идет о взаимодополнении человеческого ума системами, построенными на вычислениях и статистических моделях, пусть и очень сложно организованных.
Николай Спесивцев: В «Пятере», допустим, стоит автоматический кассир и принимает купюры. Или из страшного: в перестрелке этой зимой на Лубянке был робот ФСБ, который ползал и смотрел, жив или мертв стрелок. Есть пограничные дроны и роботы-пожарные, но быть кассирами при этом они не могут. С другой стороны, экспериментальные модели типа Atlas от Boston Dynamics 80% времени находятся в состоянии починки, подготовки и отладки. Скорее, их можно сравнить с инстаграм-моделями с их странной жизнью, когда целый день тратится на одну фотографию. Минутный ролик прыгающего робота — неделя работы.
Дина: Нам интересно рассмотреть время до и после съемок этих моделей, когда роботы ломаются или отправляются на доработку, сам процесс становления: кто их делает и принимает решения — например, о том, почему Atlas будет прыгать через голову.
Николай: Цель этих действий — произвести эффект. Это стартап-стендап, где выступает не глава корпорации, например, Илон Маск, а робот, который старается всех убедить, что компания — подходящее место для венчурных денег. До того как появились роботы, прыгающие через голову, медиа изрядно «подогрели» ситуацию вокруг автономных доставщиков еды и охранников офисов. Все боялись, что у людей не станет работы. Но в итоге все это обернулось паршивой удаленкой, скрытой от взгляда общества: этими доставщиками в Калифорнии управляли низкооплачиваемые работники из Индии.
Расскажите подробнее об акции «Пикник у дата-центра». В ней цифровая экономика сращивается с архитектурой, предстает таким овнешненным монолитом. Как сохранить критическую позицию, не превратив цифровую экономику в миф, лишенный противоречий, внутренних элементов и движения?
Николай: Когда мы делали пикник у дата-центра в 2016 году, нас очень интересовали ландшафты, которые мы для себя назвали «нечеловеческими не-местами» — то есть местами, где человек в целом не нужен. Автоматизированные производства, дата-центры, магистрали и пространства над фальш-потолками, где проложены кабели и системы видеонаблюдения. Иногда туда наведывается рабочий, который быстро поглядывает на моргающие светодиоды.
Мы хотели подобраться к дата-центру, чтобы поговорить, как можно влиять на эти экономики данных, подумать о доступных нам критических инструментах. В центре внимания был как раз разлом между телесным присутствием и алгоритмическими абстракциями, которые материализуются в высокотехнологичных информационных системах. Человеческие тела рядом с дата-центром не создают напряжения, не рождают публичности.
Дина: Мне кажется, наша затея состояла в том, чтобы разработать критический аппарат по отношению к тому, что мы воспринимаем как «нематериальное». Современный человек постоянно использует сервисы, но к инфраструктуре в их основе не имеет никакого доступа.
Каким образом могут сосуществовать рыночные и нерыночные цифровые экономики?
Николай: Это сложный вопрос, над которым бьются сообщества людей, занятые в неирархическом производстве знания, например, P2P-инициативах. И эта неспособность увидеть в «цифровом» материальное заставляет нас самоэксплуатироваться.
Желаемую реальность, отличную от неолиберальной стартаповской рыночной модели, предлагает берлинский коллектив Telekommunisten. Известен текст их телекоммунистического манифеста (часть переведена на русский язык). Их анализ ситуативен, требует адаптации и укоренен в опыте Европейского союза, но как точка отсчета может быть полезным. Они предлагают развивать венчурные коммуны, такие экономические предприятия, которые были бы устойчивы к изъятию продуктов труда с помощью механизмов инвестиций или ренты. Кооперативное владение средствами производства было бы эффективным средством социальной борьбы в эпоху доминирования венчурного капитала.
Какое у вас отношение к смарт-контрактам и киберлибертарианству? Способен ли дух конкуренции противостоять монополизации?
Николай: Нам очень нравится идея «алгоритмической солидарности»: с помощью блокчейна соединять случайных людей с радикально разным уровнем доходов в алгоритмизированные экономические ячейки и распределять доходы и ресурсы с помощью смарт-контрактов поровну между участниками. При этом совсем не обязательно и даже вредно, чтобы они были знакомы, зарабатывали деньги в одной сфере или жили неподалеку.
Дина: Если раньше соседство с ресурсами играло ключевую роль в национальных экономиках, то сейчас в глобализующемся мире важное значение приобретает интернациональный аутсорсинг. Интересно вывернуть его наизнанку и подумать о радикальном обобществлении. Мы предлагаем не переделать и обобществить существующие сервисы, но найти стратегию ухода от сервисной модели вообще. Неполное торможение и эрозия логики эффективности — это ход, который, не впадая в эскапизм, работает с неолиберальной идеей автономного субъекта, с его границами и страхом их нарушения. Такая автоматизированная — когда алгоритм распределяет экономические блага поровну — поддержка угнетенных расшатывает иллюзию границ этих киберлибертарианских субъектов и может дать неожиданные практические результаты и инструменты для новой солидарности.
Что вы думаете о самоорганизованных интернет-площадках? Могут ли самоорганизации подобного рода противостоять цифровому капитализму?
Дина: Сейчас есть такое понятие «платформенный кооперативизм». Он возник в противоположность «платформенному капитализму» в качестве плацдарма для алгоритмической солидарности. В Нью-Йорке, например, есть платформа для поиска заказов на уборку, принадлежащая работникам, в основном мигранткам из Латинской Америки. Так агрегатор не получает никакой ренты, — хотя обычно водители и курьерки сами не контролируют свой заработок, соглашаясь на навязанные условия платформ.
Вспоминается история с «Яндекс.Едой», кода курьер умер после непрерывной десятичасовой развозки заказов в Петербурге.
Николай: Самоорганизация — реакция на ужасные условия труда и эксплуатации, навязанные платформенными экономиками. Порой кажется, что ничего изменить нельзя. Киевским курьерам и курьеркам, несмотря на все протесты, не удалось добиться изменений в условиях работы с платформой Glovo (подробнее об антитрудовых отношениях компании Glovo и о возможностях солидарности рассказывал Илья Власюк. — Прим. авт.). Но другой агрегатор, начавший работать уже после протестов, учел требования протестующих и предложил в своем контракте часть условий, за которые и боролись работники.
Логика пользовательских сценариев — постоянного онлайн-присутствия и невозможности встретиться в физическом пространстве, — подталкивает к поиску новых форм сопротивления. Одна из них — ее можно было бы назвать Occupy Nowhere — это одновременный выход из приложения. Происходят новые протесты на предприятиях, где твой босс — алгоритм: в пример можно привести митинги работников против Uber Eats и Deliveroo в Ирландии.
Если перфомансы нет-артистов, например, Оли Лялиной, происходили в сети, то ваш выходит на улицу. Почему из интернета вы возвращаетесь в офлайн?
Дина: Нам важна материальность цифровых экономик, то, как они пронизывают наши тела. В Праге мы вызывали через Uber водителей и, вместо того чтобы куда-то ехать, предлагали задержаться настолько, насколько им позволяло давление экономической необходимости: правила сервиса, собственные нужда и желание. Тем, кто пришел на событие, предлагалось вместе с водителем послушать аудио, в котором мы рассказывали, что скрывается за бесшовными интерфейсами приложений. В каждой машине происходила своя драма — обсуждались условия труда, невозможность таксистов собираться для общения в одном месте, волнения по поводу экономической нестабильности.
Николай: Это эмоциональный труд, который через платформенные агрегаторы отдается на аутсорсинг конкретным людям: улыбка водителя или совет, что посмотреть на районе, от человека, меняющего постель в квартире на Airbnb. Психосоматика рабочего включена в системы обратной связи платформ эксплуатации и их интерфейсов, которые организуют хореографию его рабочего дня.
Дина: Это поднимает много вопросов: что такое эмоциональная работа, что скрывается за приложениями и их прилизанными интерфейсами, что значит в этом контексте «упростить коммуникацию»? Добраться до протоколов взаимодействия — значит понять, по каким правилам все функционирует, какие агенты в этом участвуют и к каким процессам это приводит. Улыбка водителя такси — часть экономики?
Как сейчас функционирует «Летучая кооперация»?
Дина: Мы сегодня были в Институте биологии внутренних вод под Рыбинском, — вот и у «Летучей кооперации» сейчас, можно сказать, «период пребывания во внутренних водах». И пока мы не спешим выйти на поверхность и глотнуть кислорода.
Николай: Нахождение во «внутренних водах» — это такой же важный процесс для меня, как и деятельность с публичным выхлопом: мы еще и группа поддержки друг для друга. Забота внутри коллектива так же важна, как и сама публичная деятельность. Тестированием и проработкой разных форм коллективной поддержки мы сейчас и занимаемся.
Есть такая точка зрения, что сейчас в искусство идет много золотой молодежи, чей труд отличается от труда мигрантов или курьеров качественно и количественно. Мы пока не слышали о «поставщиках контента», умерших на потогонной работе. Насколько корректно отождествлять прекарность мигранта и художника?
Дина: «Золотая молодежь» — это про богатеньких, которые притворяются бедненькими? Если речь об этом, то у нас нет богатых родителей и квартиры в Москве. Если говорить конкретно про мой опыт, то я работала водительницей, художницей, официанткой, переводчицей, фотографом, трудилась в фаст-фуде. Я бы не разделяла, что я — художник, а кто-то — доставщик еды. Важно говорить об объединении или чередовании, а не о разделении в профессионализации. Искусство не всегда приносит деньги, зачастую, чтобы сделать новый проект, необходимо поработать на другой работе. У меня много других субъективностей, и мне важно это переплетение отслеживать.
Замыкание только на сфере искусства никуда не ведет — интересно говорить о культуре в целом, о ситуации переплетенности и наслоенности друг на друга освобождающих и закабаляющих нас цифровых интерфейсов. В современной производственной драме мы либо эксплуатируемся, либо самоэксплуатириуемся. Да и смертей «поставщиков контента» довольно много, я бы не стала так категорично заявлять, что их не было.
Николай: У людей, работающих на заводе, одни профессиональные травмы: они сажают легкие пылью, ломают руки и ноги, — у тех, кто работает собственным телом в платформенных экономиках — другие.
Работники культуры угнетаются иначе: например, чувство ответственности перед людьми, с которыми ты работаешь в команде, может ввергать тебя в тревожные состояния, приводить к паническим атакам и депрессиям. И это тоже связано с нечеловеческими скоростями, необходимостью все время коммуницировать с сообщниками и присутствовать в медийном поле, чтобы плести свои собственные сети и оставаться на виду.
Расскажите про «Работай Больше! Отдыхай Больше!», с чего все началось?
Николай: Нам четверым — мне, Дине, Оле Сосновской и Леше Борисенку1 — захотелось найти точку для начала разговора об устройстве культурного (в широком смысле) производства в разных контекстах, а также о том, как на постсоветском пространстве организованы режимы труда и отдыха. «Работай Больше! Отдыхай Больше!» — площадка, где мы исследуем, какие параллели сегодня можно увидеть между производствами, выкачиваюшими ресурсы из земли, и новым типом экономики, которая выкачивает эмоциональные и когнитивные компетенции. Аутсорсинговый труд программистки, изматывающий труд активиста, репродуктивный труд женщины, отдых рейвера, перекуры философов, отдых заводского рабочего.
Чем РБ!ОБ! отличается от других самоорганизаций?
Дина: В РБ!ОБ! для меня важна возможность временной зоны, где сталкиваются коллективности разного типа, где можно не заканчивать/формализировать проект или практику, но удерживать их в процессе создания, где есть возможности провала и рассказа о своих проблемных зонах. Это не фестиваль, где все нацелено на успех, а работа с самой «фестивальностью», подвешенной проектностью. К примеру, у нас нет ежегодного открытого приглашения, мы распространяем полузакрытый «гормональный колл», где каждый (-ая, получивший (-ая) наше письмо, может отправить приглашение тем, кто ей или ему нравится.
Николай: Сама организация и инфраструктура РБ!ОБ! — как в ней переплетаются события, как они выходят за рамки — является важной частью и всегда остается на виду. Поэтому все, кто помогает неделе состояться, люди, которые вписывают гостей у себя, места, которые пускают к себе, тоже делают РБ!ОБ!, включены в процесс с открытым финалом.
Как внутри рабочей группы разделяются обязанности?
Николай: Мы понедельно дежурим и отвечаем на почту, если жаркие денечки. Если расслабленное межсезонье, то дежурство организовано по месяцам. Мы стараемся помочь друг другу сильно не уставать.
Дина: Стараемся распределять обязанности и меняться ими, обучаясь друг у друга.
Николай: В течение года мы изучаем культурный ландшафт Минска. Продумываем, что интересно, какие места и тусовки резонируют с темами, которые нас интересуют, и что мы хотели бы втянуть в орбиту следующего года. Потом устраиваем перекличку интересов и дележ обязанностей. Если в прошлом году кто-то занимался поиском, к примеру, санатория, то, наверное, в этом году эту задачу возьмет кто-то другой.
Некоторые участницы и участники критикуют РБ!ОБ! за отсутствие локальной политической повестки, за то, что в событии почти не принимают участие, местные художники и зрители. С чем это связано? Вы, конечно, уже частично ответили, что таким способом и вписыванием все участвуют, но все же?
Дина: Мы тоже не понимаем, почему «местные» так мало участвуют, и каждый год призываем всех участвовать. Вот, пользуясь случаем, сейчас тоже это делаем.
Николай: Мы также обсуждали, что, возможно, РБ!ОБ! — это лаборатория, где важно качество проведенного времени друг с другом, а не количество участников. И в этом, как мне кажется, РБ!ОБ! не является фестивалем: в логике фестиваля важно количество пришедших зрителей. Но в таком случае неприменимы мейнстримовые подходы к оценке успешности культурных событий по количеству просмотров, лайков, пришедших людей и в целом по охвату аудитории.
Над чем работаете в данный момент?
Николай: Работаем над «Аутсорсинговым раем». Это что-то вроде клуба, где ты можешь попросить, чтобы твои производственные процессы, связанные с внешним контролем или kpi, были удаленно — сторонним «подрядчиком» — прерваны, трансформированы или деформированы.
Каким образом?
Николай: Например, посредством рандомного изменения времени у тебя на компьютере, его спонтанной перезагрузки или подмены твоей геолокации. Это зависит от твоих желаний и производственных деформаций: если ты работаешь целый день за компьютером, то можешь начать желать, чтобы он уставал вместе с тобой, подтормаживая в конце рабочего дня. Нам было интересно сфокусироваться на производственной драме «человека посередине», того самого «подрядчика», который обычно находится за ширмой автоматизации и производит эту деформацию для посетителя клуба. Именно он курирует аффект другого, разрушает темпоральности бесшовных интерфейсов.
Дина: Нас интересует изнеможение от аутсорсинга, усталость от селф-менеджмента и ситуаций эмоционального выгорания, такое подавленное желание сломаться. Мы нанимали рандомных людей на сайтах по поиску удаленной работы и предлагали им прерывать производственные процессы неизвестных им людей. Нам интересно, как мог бы быть организован такой аффективный труд. Исполнителям помогает Мастер Рая (Мастер оф парадайз), где, играя в ролевую игру-тренировку, они вместе решают, как реализовать то или иное желание, будь то колыбельная в одно ухо во время важного онлайн-разговора по работе или переобучение чьего-то личного бота-помощника.
Это коллективное проживание или со-конструирование-времени-вместе в довольно интимной обстановке, где можно разбирать (не-)производственные отношения, деформировать и собирать их заново, создавая «научную фантастику сегодняшнего дня», как ее определили писатели Урсула Ле Гуин и Джеймс Баллард. Они считали, что воображение другого мира не означает, что нам нужно оказаться на другой планете через тысячи лет. Можно разрабатывать сценарии, которые минимально смещены к современности. К примеру, в «Затонувшем мире» Балларда температура на Земле повышается до 80 градусов и вся драма разворачивается вокруг того, как люди стараются не сойти с ума в этих условиях. При этом мы не работаем с воображаемым будущим, как если бы мы хотели в него перенестись на время сессии, но с настоящим, с тем, как сейчас можно изменить связи между людьми, обнажив противостоящие структуры власти.
Беседовала Наталья Никуленкова
Редактура: Стрельцов Иван
