В Музее декоративно-прикладного искусства c 14 августа по 20 сентября проходит первая часть выставочного проекта центра Research Arts под кураторством Кристины Романовой и Наиля Фархатдинова «Перерыв 15 минут», повествующая о трудовых отношениях, краеугольном камне потерявшего сегодня опору и хаотичного социального реализма. Думаете, все так просто с дискурсивной рамкой вокруг труда? Как бы не так! Громче всех говорящая о нем художница и теоретик Хито Штейерль ¹была не права целых два раза. Сначала она сказала, что реалии труда легко понять, глядя на сферу искусства. С одной стороны, она в полном согласии с марксистской традицией диагностировала обреченность каждого непривилегированного человека на отчужденный труд, а с другой — как советские теоретики производственничества и в отличие от других марксистских теоретиков искусства назвала его трудом. Художнику, по Штейерль, только и остается, что взглянуть на собственный убогий быт в съемной коммуналке, бесплатную пахоту на институции искусства и постоянные подработки, пока не придет вдохновение создать релевантную всей ситуации труда работу.

Штейерль признает, что искусство как результат отчужденного труда не может производить ничего иного, кроме информационной поддержки главенствующей идеологии. Как подытожила нечто похожее поэтесса Одри Лорд: «Инструменты хозяина никогда не разрушат хозяйский дом» ². Пряжа и кружева современниц Маркса, эссе и видео современниц Штейерль выполняли и выполняют в капиталистической системе однозначную функцию — материализуют статус тех, у кого есть деньги. И если бы искусство было трудом, то, как мы видим по протестной политике в Белоруссии, только отказ от труда имел бы потенциал что-то изменить и надо было бы просто объявить искусству бойкот. Понимая, что следование авангарду советской критики при развитом капитализме заводит ее в тупик, Штейерль попадает из огня да в полымя: пишет в следующем, 2011 году, что нет, все-таки искусство — не труд, а «род занятий»³. Но и труда больше нет, все в нашем мире теперь — этот самый род занятий. Художники запутались вконец. Некоторые из них решили, что искусство — это труд, и начали перформить с желтыми рюкзаками, танцевать с бубнами, ставить театральные постановки про то, как сложно жить в мире чистогана.

Но таких авторов на этой выставке нет. Здесь художники вернулись к переосмыслению дистанции между трудом и искусством. Так поступает Анна Ротаенко в видеоэссе «Лакшериат». Под видеоряд, напоминающий Ютуб-блог про путешествия и потребление, статисты которого почему-то — московские художники в обстановке не якобы богемной, как это принято среди инфлюенсеров, а богемной, то есть для голи перекатной, Зина Исупова читает монолог о «лакшериате» как новом предреволюционном классе, не вполне работающем и бездарно проводящем свободное время, — зато не менеджеров. «Лакшериат — это сексуально». «Лакшериат — это постпонт». «Мы освобождаем тренды от символической стоимости. Мы освобождаем деньги с кредитки. Мы освобождаем ресурсы системы. Мы не хотим, но освобождаем». Кто-то на экране крутит спиннер носом, с плаката улыбается Иисус, в кастрюле догорает лапша, все танцуют на фоне хостельных шконок. Ротаенко отдает должное авангардной лозунгово-манифестарной форме эссеистики, которую можно увидеть и в работах иностранных художников — например, в фильме «После дефицита» (After Scarcity) Бахар Нуризаде. Но если Нуризаде без стеснения прерывает исследование советского протоинтернета под видеоряд из компьютерной графики возгласами о грядущей утопии, то Ротаенко воспринимает императив идти на художественные баррикады с показной несерьезностью. Она открывает обычного человека, условную жертву Ютуба, в качестве кладущего свою жизнь на то, чтобы стать похожим на представителя богемы (работающего не пойми где, но невозможно крутого), и сама богема в этом ролике находится во власти поддерживаемого Ютубом образа себя, прикрывая эту неприглядную правду модными утопическими лозунгами, стыренными из западного журнала e‑flux.

Зина Исупова и группа «ТОЙ» по странному совпадению сделали работы в очень похожей эстетике: «халтурная мазня»⁴ маслом по холсту, акварельные рисунки и тяп-ляп аппликации. Холсты «ТОЙ» изображают трудовые казусы: гвоздь, вбитый в палец, мытье пола в три погибели, бокальчик вина, пока грузится документ. У Исуповой работы поп-артовские, а может, даже соц-артовские, если принять во внимание цель всей выставки, как ее видели художники, где с дрелью и пассатижами соседствуют изображения пепельницы и почему-то носков всех размеров и половозрастных принадлежностей. У себя на страничке в Фейсбуке художница показала ту же серию вместе с картинкой дилдо, но, видимо, музей отговорил ее выставлять такой чудовищный артефакт.

Все эти работы вместе честно признаются, что раз условия так себе, то и работают люди так себе, и сами они, наверное, не бог весть какие люди, но вроде и не совсем плохие. Художники не забыли упомянуть, что наш главный труд — домашний, самый дешевый, самый насущный, а во время COVID-19 в домашний труд без прав и гарантий превращается все. На этой появившейся понятийной категории восседает новый нарратив «заботы» ⁵, предлагающий все хорошее против всего плохого, а именно всем работать меньше и освободившееся время тратить на заботу о своем домохозяйстве и пенсионерах, которых становится больше. Команда кураторов выставки воздержалась от комментариев по поводу новейших тенденций в осмыслении труда: культурная программа включает в себя всего одно интервью кураторов на «Радио Культура», которое пока не появилось в архиве станции. 

Когда концепт, от которого искусство отталкивается, пытаясь переопределить себя, настолько расплывчат — искусство то ли труд, то ли халтура, то ли правда доселе неизвестный «род занятий» — и каждым автором понят совершенно по-разному, то никакого переосмысления всей конструкции не происходит, а выставка становится очередным приятным, но протокольным мероприятием. Кураторы постарались дать этому конфликту еще одно измерение через включение в выставочный ряд прикладного искусства из постоянной коллекции музея: резного мишку, поедающего деда в лесу, мраморных людей с советскими лицами и в ватниках, расписных тарелок. Количество этих экспонатов было невелико и не срифмовалось ни с кем из художников, потому что среди них не было современных последователей Николая Тарабукина, который в советские годы написал «От мольберта к машине», где сравнивал живописца с кустарем-одиночкой, изготовителем безделушек, призывая художников идти в ногу со временем и помочь передовой советской промышленности. От современного нам художника этот подход потребовал бы разработки дизайна потребительских товаров, и так как мы давно утратили иллюзии по поводу пользы этих вещей в том количестве, в котором их делают, то художник услышал бы немало критики, и почти никто не рискует идти по этой стезе.

Нового социального реализма как жанра участники выставки не изобрели, может быть, потому что не выяснили, кто за кем наблюдает, — в отличие от классика Годара, оставлявшего в своих фильмах фигуру «режиссера» как внешнего, но всегда вовлеченного наблюдателя по отношению к рабочему, понятому однозначно как сотрудник завода. Сегодняшние художники не нашли той точки, с которой можно смотреть на явление труда. Режиссер Годара в фильме «Все в порядке» сидит вместе с рабочими на забастовке, потом как ни в чем ни бывало идет домой, ссорится с женой-журналисткой, живет как раньше, а в конце фильма герои мирятся за чашкой кофе — конечно же, в красивом кафе, за столиком у окна, и вместе они вспоминают рабочее движение. Сегодняшним художникам сильнее всего на свете претит мысль, что в старой, традиционно-марксистской картине мира они вроде бы и отдельный класс, но раз они все же заняты платным интеллектуальным трудом, то отчасти — и вполне себе мелкобуржуазные обыватели или же, в соответствии с уровнем ВВП, такие же перебивающиеся с гречки на картошку нищие, но никоим образом не пролетариат. Художник может быть даже машиной, как у Харуна Фароки, — все равно это внешняя точка зрения на пролетария, предъявленного в кадре со всей прямотой, в отличие от видео вплотную подошедшей к такой оптике Ротаенко. Сегодняшняя теория, с одной стороны, возвращает нам авангардную практику стирания границ между искусством и жизнью, с другой, создает у художников иллюзию их героизма и величия, а еще отнимает возможность видеть, и художники наталкиваются на границы искусства вслепую.

Иногда, силясь понять, каков этот труд на самом деле, искусство расплывается, теряет свою форму, превращаясь в квазижурналистский проект. Наталья Никуленкова и Иван Напреенко сделали аудиоработу, названную акустической пьесой «Пределы гибкости», состоящей из реплик трудящихся с нестабильным доходом и без соцстрахования: суррогатной матери, криптовалютчика, очередного злосчастного курьера (правда, что ли, москвичи так много едят?). Голоса дублируются текстом — белыми буквами на черном экране. Какой-то особенной режиссуры очередности высказываний нет, но по структуре реплик легко понять, что респонденты отвечают на вопросы по анкете. Сначала слышны жалобы на кидалово, стереотипы, потом гордость за свою мнимую независимость, затем размышления о роботизации. Но что за вопросы им задавали — непонятно.

Вторая часть этой же работы представляет собой стол с написанным на нем текстом зарубежного исследования рынка труда, а поверх него — анкеты о взглядах на будущее трудовой или нетрудовой деятельности, на проблемы с устройством на работу в прошлом. Заполненные анкеты можно оставить валяться на столе бюрократическим мусором или подшить к папке «Дело», которая намекает на то, что в действительности художник — представитель партийной номенклатуры, насаждающий свою идеологию труда (но и эта мысль остается незавершенной). Кураторская команда зачем-то частично продублировала работу Никуленковой и Напреенко собственным видеоинтервью⁶ о труде с несколькими людьми, пытающимися теоретизировать это явление. От художников, которые высказались на страничке команды Research Art о том, что труд — это труд, а все, что не труд — это что-то еще, на выставке выступил делегатом Вик Лащенов, для которого труд — «создавать новое» и «создавать возможность для критического высказывания». Здесь хочется пошутить, что курьеры Яндекс.Еды создали столько возможностей для критического высказывания, что никакому художнику и не снилось.

Непонятно, что объединяет людей, собранных кураторами и снятых со студийным светом и телевизионной графикой. Художник, художница, художник, эйчар, исследователь трендов, учительница-уборщица-диджей (это одна и та же женщина), видеопродюсер приколов, менеджер по маркетингу и коммуникациям — по сути, происходит подмена выбора теоретической рамки исследования отдаленно напоминающим ее конструктом. А раз так исторически сложилось, что теоретический дискурс вокруг труда марксистский, в то время как все практики и менеджеры взращены на упрощенно-либеральной картине мира, где труд равен экономическому процветанию, а значит, необходим, то в этом интервью с преобладанием практиков происходит наивный правый крен, как и во всей исследовательской рамке выставки. Женщина-специалист по внутренним коммуникациям (это корпоративный аналог пропагандиста-гэбэшника) истово клянется, что надо мечтать жить на работе, а тот, кто не мечтает, просто не нашел ее, единственную, ту самую свою работу. Художники не заостряют проблему борьбы за труд на своих условиях, а скорее сглаживают противоречия, не дают выставке потонуть под весом многочисленных высказываний кураторов, все как одно уходящих в молоко.

Вася Жаркой и Настя Пожидаева выступили на «Перерыве» в жанре фоторомана, известного миллениалам по печатавшимся 15 лет назад на глянцевой бумаге подростковым журналам («Молоток», «Хулиган» и т. п.). Только если в них речь шла о нисходящем на субъектов пубертата откровении, что вся взрослая жизнь состоит из секса и его последствий, то у Жаркого и Пожидаевой она заключается в труде и последствиях оного. По сюжету, компания друзей каким-то странным образом выигрывает тендер на оформление фестиваля, заказчик миллион раз меняет требования, заставляя ребят все переделывать, и в итоге вся команда почему-то лежит в подъезде в крайней степени разочарования — заказ отменили, товарищи ссорятся из-за слухов, что проект забрала себе лидер. У современного искусства в России действительно происходит глубокий и продолжительный роман с категорией труда, и он ищет непредвзятого исследователя, который не будет доставать зрителя известными по советским учебникам трюизмами. На «Перерыве» ни одна из точек зрения не находит законченной словесной формы: кураторы всеми силами пытаются сделать потише в дискурсе, попавшем на выставку, не очень удобного Маркса и найти ему наивно-либерального оппонента, не требующего снижения налогов и расходов на культуру, что оскорбило бы музей. В итоге «глубинный народ» в виде учительницы-диджейки и менеджерки-полицая, говоря на камеру, хочет трудиться и, как кролик в контактном зоопарке, согласен на все, что ему диктуют внешние обстоятельства. А художник робко протягивает руку и вставляет свои пять копеек про возможность небольшого возмущения в этом прекрасном мире. 

Говоря о выставке «Перерыв на 15 минут», нужно разделить сумму того, что показали художники, и кураторскую работу. Художники продемонстрировали рассказ «о труде», но не «в труде», «с трудом» или «за труд», то есть некоторый честный взгляд с территории искусства на то, как мы трудимся и даже зачем (чтобы стать дорогой подделкой подделки богемы). А вот кураторы обмолвились, если верить анонсу интервью на «Радио Культура», что темой второй части выставки будет «отдых», а труд и отдых объединяет категория «времени». Но актуальная выставка опирается не на Бодлера, не на «Бытие и время» и даже не на «Героя нашего времени» Лермонтова, а на Трудовой кодекс Российской Федерации, о чем можно догадаться, только отсмотрев тонну материалов по запросам «работа» и «время». То есть вся выставка занимается тем (запомните, она первая такая в российской истории, но точно не последняя), что «разъясняет» зрителю юридический документ и проистекающие из него «права», как полицейский при задержании: «Вы имеете право хранить молчание», «Вы имеете право на адвоката», «Вы имеете право наделать в штаны», «Других прав вы не имеете, очень жаль», «Получите удар дубинкой», «Распишитесь», «Еще вот здесь». Это актуально для российских художников, не читающих договоры.

А если серьезно, то выставка-разъяснение Трудового кодекса — это прекрасный образец деятельности, на которой стоит гриф «одобрено Минкультом». Есть надежда, что сразу кидать зрителей в автозак в качестве государственного акционизма пока не додумаются . Но существует, конечно, объединяющая художников и кураторскую команду червоточина: художники в здравом уме и твердой памяти участвуют в этом мероприятии в силу принципиального доверия сегодняшней теории искусства и государственной машинерии, в основе которых лежит единый дискурс все того же агитпроповского авангарда, который, наступая на одни и те же грабли внутренних противоречий, то изобличает, то — чаще — проповедует Хито Штейерль. У получивших влияние в искусстве других стран теоретиков намного более цивилизованный фасад, чем наши «разъяснения» УК, ТК и должностных инструкций, но та же полицейская суть, где критика и биополитика идут рука об руку. К счастью, внутренних ресурсов сегодняшних российских художников — и авангардистов, и реалистов — достаточно, чтобы усомниться во всем этом дискурсе и пойти разными путями, но одинаково далекими от ловушек пустых обобщений и лозунгов.

Автор Мария Королева

Редактура: Стрельцов Иван

1. Штейерль колеблется, то называя искусство собственным термином «занятие», то традиционно «трудом». В этом тексте используется последний вариант.
2. Audrey Lorde. The Master’s Tools Will Never Dismantle the Master’s House.
3. Хито Штейерль «Искусство как род занятий: претензия на автономное существование»
4. Это не упрек, а комплимент, т. к. речь не о качестве, а о стилизации. — Прим. «Спектейт»
5. Хелен Хестер, Ник Срничек «Сообщества заботы. Как будет выглядеть семья в посттрудовом мире».
6. здесь мы исправили неточность в наименовании материала, просим у читателей извинения. — Прим. «Спектейт»